Запрещенная реальность. Перезагрузка. Василий Головачев

старый, если горилки нема. А ты документы покажь. – Ствол автомата глянул на худенького, с болезненным лицом, Александра. – Чего тута сидишь? Почему не в армии? Прятался небось, повестки рвал? С москалями дружил?

      – Больной он, – заикнулась жена Александра, круглолицая, полная, коротко стриженная. – Геморрой у него, еле ходит.

      – Как детей рожать – не больной, – хохотнул Мищак. – А как служить ридному отечеству – больной.

      – Я служил… – тихо произнёс Александр, бледнея. – В погранвойсках.

      – Так то небось ще при оккупантах? – хмыкнул Синерезенко. – До майдану? Паспорт кажи!

      Александр вытащил ящик комода, дрожащими руками достал синюю книжицу с золотым тиснёным трезубцем, протянул бородачу, на плечах которого красовались ещё два синих шеврона-погона с жёлтой восьмиконечной звёздочкой на лычке; звания в Добровольческой Армии соответствовали украинским казачьим девятнадцатого века, и одна звёздочка на погоне говорила, что владелец – есаул.

      Синерезенко развернул паспорт, небрежно пролистал.

      – Гордеев Олекса Иванович… украинец… а на вид – чистый москаль. И ты, старый, доставай ксиву, быстро!

      Иван Данилович, лысый, с остатками седых волос на голове, полез в голбец.

      В этот момент взгляд француза упал на обнявшую младшего брата Катю. Глаза Гастона поплыли, стали маслеными, он облизнулся.

      – Яка красуня! – выговорил он по-украински, почти без акцента. – Пан есаул, почему она не радуется нам, не предлагает хлеб-соль? Может, шпионка москальска? Проверить бы надо.

      – Проверим, – ухмыльнулся Мищак. – Пусть докажет, что она справна украинка. Документ е?

      – Ей только четырнадцать… – пролепетала мать девочки.

      – А на вид все двадцать. Говори правду!

      Француз шагнул к сжавшимся детям, умело оторвал братца от сестры, рывком за ворот платья поставил Катю на ноги.

      Александр бросился к ней с криком: «Не трогай!» – и Мищак ударил его прикладом автомата, отбрасывая к стене. Зацепившись за табурет, он упал. Женщины закричали, метнулись к нему, сделал шаг Иван Данилович.

      – Выведите всех! – процедил сквозь зубы Синерезенко. – Шоб не мешали допросу…

      Мищак и Гастон под дулами автоматов пинками погнали мужчин и причитавших женщин в сени, туда же вышвырнули заревевших мальчишек.

      – В сарае их заприте! – крикнул есаул.

      Плачущих женщин и пытавшихся сопротивляться мужчин увели в сарай, где хозяева когда-то, ещё до войны, держали коз. Александр увернулся от рук Мищака, кинулся обратно в хату, но его перехватил француз, дал ему прикладом по голове и запихал в сарай вслед за остальными.

      – Иди, я покараулю, – сказал плохо видимый в темноте Мищак. Давно стемнело, а фонари по улице не горели. – Потом заменишь.

      – Мерси! – Француз исчез в сенях.

      – Ой, да что это будет, Ваня! – запричитала жена Ивана Даниловича. –