Запах горячего асфальта. Ирина Безуглая

мол, москвичка, образованная, а не знает таких простых вещей. Дядя Гриша, Эдуард и я привыкли к странному виду девчонок в белых кремовых масках и не удивлялись. Другое дело, заводские водители, те, кто впервые приезжал к нам на объект. Они выходили из кабинок самосвалов, готовясь закурить свой «Беломор», но папироса падала из открытого рта, а забытая спичка обжигала пальцы: настолько их потрясал вид девушек с белыми неподвижными лицами, на которых угрожающе выделялись ярко накрашенные губы. Мужики нервно смеялись, пытались шутить, девчонки тоже. Но раскрыв рот в улыбке, они еще больше пугали своих рабочих братьев, напоминая им, возможно, рассказы деревенской родни о вурдалаках. Но и это не мешало ухаживать и даже влюбляться.

      Я помню, что именно тогда я впервые услышала фразу из только что вышедшего фильма «Белое солнце пустыни», фразу, ставшую расхожей: «Гюльчатай, покажи личико». У нас ее произнес молодой красивый парень, водитель самосвала, который, не убоясь масок «призраков», обратился к одной из девчонок, вычислив каким-то мужским чутьем, не хуже Петрухи, действительно самую молоденькую и привлекательную. Кстати, как раз ей и подошло мое импортное платье из настоящего шелка, подарок сестры, располневшей после родов. «Гюльчатай» надела его на первое свиданье с этим молодым кудрявым водителем самосвала. У них так быстро завертелась любовь, что, когда мы уезжали с объекта, они намечали свадьбу.

      При заводе был клуб, и там иногда устраивались вечера бальных танцев, во всяком случае, такое объявление, давно заготовленное, с растекшимися буквами, вывешивалось в назначенный день на стенде в проходной завода и на дверях самого клуба. За девчонками приезжали на самосвалах их ухажеры-водители. Девушки выходили на недостроенную дорогу и ждали, поправляя время от времени газовые косынки, кокетливо повязанные у кого на шее, у кого на голове. Одеты они были в яркие, с красными большими цветами сатиновые платья или сарафаны, на ногах – парусиновые тапочки, почищенные зубным порошком. Я тоже как-то поехала на эту заводскую дискотеку и сделала классные эскизы.

      У меня набиралась уже целая серия картинок про наше житье-бытье здесь. Много позже, начав обучаться профессии художника-графика, я забросила эти листочки и альбомы подальше, на верхние ящики шкафов. Там они и остались лежать вместе с моими еще более ранними карандашными набросками, рисунками тушью, гуашью, акварельными этюдами.

      Участок дороги, который мы с горем пополам достраивали, проходил в глубокой выемке. Чтобы попасть в лес, растянувшийся по всей длине дороги, надо было влезть на насыпь, что я и делала в перерывах между укладкой асфальта, сваленного с одной машины, и приездом новой партии. Взобравшись, я оглядывалась на дорогу. На асфальт, теплый и ровный после прохода катка, летели стрекозы и бабочки, видимо, путая блестящую ленту дороги с ближайшей речкой. Бедняги, они застывали сразу, прилипнув к темной массе, трепеща крылышками. Я входила в лес, внося с собой запах горячего асфальта, который,