Проклятые. Чак Паланик

но чаще всего его употребляли в значении «бог».

      Он добавляет, что если нынешняя цивилизация продержится достаточно долго, то когда-нибудь даже Иисус будет скитаться по унылым просторам Аида, изгнанный и изъятый из списка богов.

      – Чушь собачья! – возражает футболист из своей клетки, где его голые кости пенятся кровяными тельцами, красные пузырьки сливаются воедино, образуют мышцы, что набухают и тянутся, соединяются с сухожилиями, заплетаются белыми связками. Процесс, одновременно привлекательный и отвратительный. Еще прежде чем череп полностью покрывается кожей, нижняя челюсть открывается в крике: – Чушь собачья, придурок! – Поток новой кожи разбивается розовой волной над зубами. Вновь возникшие губы вылепливают слова: – Продолжай в том же духе, урод! Вот поэтому ты сюда и загремел!

      Не отрываясь от своего отражения в крошечном зеркальце, Бабетта интересуется:

      – А ты сам за что загремел?

      – За офсайд! – кричит футболист.

      Леонард тоже кричит:

      – Так за что я сюда загремел?

      Я спрашиваю:

      – Что такое офсайд?

      На голове футболиста прорастают рыжеватые волосы. Кудрявые, с медным отливом. В обеих глазницах надувается по серому глазу. Даже спортивная форма собирается воедино из обрывков и ниток, разбросанных по полу клетки. На спине на футболке напечатаны крупные цифры «54» и фамилия «Паттерсон». Футболист обращается ко мне:

      – Когда судья дал свисток к началу игры, я случайно заступил за линии розыгрыша мяча. Это и есть офсайд.

      Я спрашиваю:

      – И об этом написано в Библии?

      Теперь, со всеми его волосами и кожей, уже стало понятно, что футболист – старшеклассник. Ему лет шестнадцать. Может быть, семнадцать. Пока он говорит, тоненькие серебряные проволочки оплетают его зубы, и во рту образуются брекеты.

      – На третьей минуте второго периода матча я перехватил пас, защитник обороны налетел на меня со всей дури, и – хренась! – я уже здесь.

      Леонард снова кричит:

      – Так за что я сюда загремел?

      – За то, что не веришь в истинного и единого Бога, – отвечает футболист Паттерсон. Теперь, когда у него вновь появились глаза, он посматривает на Бабетту.

      Она не отрывается от зеркальца, но гримасничает, поджимает губы, встряхивает волосами и быстро-быстро моргает, хлопая ресницами. Как сказала бы моя мама: «Перед камерой каждый держит осанку». Что означает: Бабетта любит внимание.

      Да, это несправедливо. Из своих запертых клеток Паттерсон и Леонард пялятся на Бабетту, тоже закрытую в клетке. На меня никто даже не смотрит. Если бы мне хотелось, чтобы меня все игнорировали, я осталась бы на земле в виде призрака и наблюдала бы, как мама с папой ходят по дому голышом, раздвигала бы шторы и вымораживала все комнаты, пытаясь заставить их одеться. Даже если бы демон Ариман сожрал меня «заживо», разорвав на куски, все равно это было бы лучше, чем ощущать себя невидимкой, на которую никто не обращает внимания.

      Вот