Хирурги человеческих душ. Олег Владимирович Фурашов

бы бычок ни прыгал, а телёночек-то наш! – нежно целуя внука, категорично «прекращала прения» мама Алексея под дружный и теперь согласованный хохот собравшихся.

      Ещё не достигнув и годовалого возраста, Сергунька уже говорил осознанными краткими предложениями. Иногда, заигравшись, он нечаянно мочился в штанишки и тогда бодро «докладывал» матери: «Моки штуки!». Это означало, что штанишки мокрые и их надо бы сменить. Если же такая младенческая промашка случалась с малышом в присутствии отца, то бутуз начинал слезливо кукситься, ибо папаша воспитывал его в строгости и суровости, подобно маленькому солдатику.

      – Ай-яй-яй! – стыдил сынишку Алексей. – Нехорошо. И прекрати плакать – ты же мужчина!

      – Я и пачу, амо пачеца! – катились прозрачные слезинки страданий по пухлым щёчкам малыша. – И пачу, амо пачеца!

      На взрослый язык это переводилось так: «Я не плачу, само плачется!». При этом обижался и досадовал Сергунька прежде всего на собственную слабость, а не на отца. Папу, вопреки взыскательности последнего, он обожал.

      По мере взросления, детский пытливый умишко Сергуньки постоянно и неустанно постигал мир. Однажды на прогулке Подлужный катил коляску, в которой сидел сынишка, вдоль длинного забора. Татьяна шагала рядом с ними и прислушивалась к диалогу двух любимых мужчин.

      – Папа, ето сто? – любознательно осведомлялся мальчик, показывая пухленьким указательным пальчиком на мелькающие штакетины.

      – Забор, – по-мужски лаконично удовлетворял его любопытство отец.

      – А ето? – не оставлял его в покое малыш, глядя на «хоровод» штакетин.

      – И это забор, – по-отцовски заботливо передавал ему опыт наставник.

      – А ето? – дивился нескончаемому потоку ограждения Сергунька.

      – Тоже забор, – досадовал на непонятливость наследника Подлужный.

      – А ето? – не поддавался родителю сын, как не поддавалась ограничению изгородь.

      – Да тоже забор! – уже с изрядной долей раздражения отвечал замученный папаша.

      Наконец изгородь оборвалась. Вплотную к ней, точно принимая своеобразную эстафету, стояли рядком, чуть покачиваясь, три подвыпивших мужика. Видимо, уже «сообразившие на троих».

      – И ето забол! – реабилитируясь перед обожаемым папочкой, глубокомысленно обобщил Сергунька, тыча пальчиком в направлении выпивох.

      Услышав его умозаключение, всегда выдержанная Татьяна засмеялась, подобно невоспитанной девчонке: раскачиваясь в поясе и забыв прикрыть ладошкой широко раскрытый рот. Подлужный также расхохотался.

      – Умница ты моя! – вытирая слёзы, набежавшие на глаза, расцеловала мама в щёчки сынишку. – Уж они-то однозначно – забор. Шпалы дубовые.

      – Кон-конкретность дет-детского сознания, – сквозь смех, с научных позиций разъяснял Алексей жене логический феномен мышления малыша.

      – И ето забол! И ето забол! И ето забол! – довольный произведённым эффектом, уже балуясь, показывал маленький