На доблесть и на славу. Владимир Бутенко

это новое испытание, разлуку с домом, приняла сурово и покорно.

      Лидия чутко уловила разлад в семейных отношениях после того, как отказалась уезжать из хутора. Старшие как будто одобряли ее решение, – не на чужих курень бросать! Однако все трое понимали, что их судьбы расходятся безвозвратно. Федюнька, и тот было загорюнился, – слонялся по двору, подсобляя дедушке Тихону и расспрашивая, зачем и куда они уезжают с бабулей.

      – Бо-зна, унучек, куды. На Азовское море будем целить. А дорога сама укажет, – рассеянно отвечал старик, занятый хлопотами.

      – А это далеко? Как до луны? – любопытствовал пострел.

      – Намного дальше! Могет, придется колесить аж за границу, иде твой деда Павел проживает.

      – А какой? Тот, что немец?

      – Ишь ты, глупой! Ну, какой же он немец? Он – мой сын, кровный казак!

      – А папка его «фрицем» и «гадом» ругал, – упорствовал Федюнька.

      – Аманат[5] твой папка, и уши у него холодные! Такое набуровил! Деда Павел об нас, казаках, печется и кровя проливает! Геройский он офицер!

      – А форма у него немецкая была, – напомнил правнук.

      – Он такую форму надел, чтоб к нам пробраться… Ну, отцопись, болезочка. Дюже некогда, – примирительно говорил Тихон Маркяныч и снова брался за дело, пока не подкарауливал мальчуган неожиданным вопросом.

      Долго провожали последний вечер, не ложились. Первого усталость сломила старика, он отказался от еды и, помолившись, затих на кровати. Женщин встревожил сильный удар птицы в оконное стекло. Видимо, вспугнутая пичуга устремилась на обманный свет. Полина Васильевна перекрестилась.

      – Чья-то душа, скиталица. Должно, Степина. Мечется без приюта… Так и мы будем… Об одном бога прошу: чтоб Яшенька вернулся, и вы были целы-невредимы… Не тягай чижелое, Лида, береги дитя! Мы с дедушкой свое пожили, а вам за жизню держаться.

      Среди ночи Лидию разбудило невнятное, тревожное бормотание старика. Она окликнула его, отрывая от дурного сна. И тут же уснула сама…

      А Тихону Маркянычу то ли снился сон, то ли грезилось наяву. Будто возник в спаленке неведомый гость, обросший шерстью. Старческий лик его портил поврежденный левый глаз. Но, в общем, вид этот чудодей имел вполне дружелюбный.

      «Здорово ночевал, Тихон! – приветствовал он густым голосом. – Решил я напослед объявиться перед тобою! Домовой Дончур, хранитель твоего рода. Значится, надумал уезжать?» – «А куды деваться? Надо ноги уносить. Либо повесят, либо “шлепнут” товарищи». – «С чего ты взял? Отец за сына не ответчик». – «Лютуют чекисты без меры! Паша, сынок мой, прописал. А как нам с Полинкой милости ждать, когда Степана даже немцы уважали?» – «Негоже так! Оставайтесь. Я возьму вас под защиту». – «Спасешь, что ли ча?» – «Спасу». – «Нет, сударь, али как там тобе… Промеж людей, домовой, ты силов не имеешь. Супротив анчихристов в кожанках не выстоишь! А вот Лидуню и правнучка оберегай, окажи, сударь, помощь. Давно ли Шагановых охраняешь?» – «Почитай,

5

Аманат (южн. диал.) – обманщик.