Кандалы. Степан Петров-Скиталец

полно, намного ли ушел вперед от нее, намного ли стал выше ее, кое-что прочитав, а главное – пообтершись по городским фабрикам и заводам, где жизнь рабочего куда голоднее, чем здесь, около сытого, хлебного, зажиточного мужика.

      Вот хоть бы Неулыбова взять, Трофима Яковлевича: понятия у него возмутительные. Единственному сыну своему не собирается давать никакого образования выше сельской школы. У протопопа он – первый гость, любит протопоп таких – богатеньких и религиозных крестьян, «благомыслящих», верящих в царя-батюшку, как в защитника народа против злых его врагов – дворян и чиновников. Попробуй-ка возражать ему – и говорить не захочет: у него своя вера, надо полагать не без тайного сектантства, потому что у протопопа Трофим бывает больше как ходатай за мир крестьянский, в церкви же не видно его никогда. Вчерашний бедняк-приказчик, а теперь арендатор-хлеботорговец – в сущности кулак профессиональный, а вот как близко к сердцу принял чужое горе, горе бедняка, воскресил Елизара! Елизар вдесятеро по доброй воле готов отработать долг, а все-таки поступок Трофима не считал кулацким: просто человеческое чувство еще не умерло в Трофиме, не забыл собственной недавней бедности!.. Видеть в людях хорошие, братские чувства всегда было радостно Елизару, это поднимало в нем дух, давало новые силы.

      Елизар шел в отличнейшем, бодром настроении, быстро сменившем в его сердце только что пережитое. Он чувствовал себя как бы помолодевшим, воспрянувшим, шел легкой походкой, стройный, молодцеватый, высокий, с золотыми кудрями. Тридцать пять лет было ему. Нечаянно в темноте наткнулся около чьей-то избы на короткое бревно – легко поднял его над головой, пронес несколько шагов на одной руке и, засмеявшись, бросил: есть еще силешка у Елизара!

      Невдалеке слышался гул обычного кулачного боя, становившийся все слышнее: должно быть, отступал как раз этот конец села, откуда возвращался Елизар; мирские гнали староверов.

      Вдруг навстречу ему врассыпную с гулом и криками «сдай наша!» – промчалась в беспорядке толпа отступающих.

      Елизар на всякий случай приготовился к защите: не налетел бы кто.

      В темноте приходилось больше руководиться звуками и шумом боя, чем различать фигуры людей, число которых могло показаться больше, чем это было на самом деле.

      Елизар наугад хотел, держась ближе к домам, пройти мимо стены бойцов, где шла, по-видимому, отчаянная свалка: топот ног, удары рукавиц и крики сливались вместе. Толпа бойцов, как поток, увлекла его за собой, и Елизар смутно различил фигуру приземистого человека, мчавшегося впереди движущейся общей стены наступающих. От ударов низенького человека направо и налево то одной, то другой рукой при одновременном ударе ногой – падали и кубарем катились люди, словно снопы, бросаемые вилами: человек будто просеку в густом лесу прокладывал.

      «Эх, здорово бьет!» – невольно восхитился Елизар и не выдержал – ринулся ему навстречу: они сшиблись, набежав один на другого, и, на момент сцепившись, замерли в неподвижности. Приземистого человека, подобно якорю,