Живи и помни. Повести и рассказы. Валентин Распутин

или считала их лишними для своей тетки, с которой, мол, не стоит цацкаться, а надо, как курицу, хватать, пока она сидит на месте, и щипать. Нахмурившись, Кузьма показал ей, чтобы она помалкивала. Галька отвернулась.

      – А ты чего, тетка, не допиваешь? – разглядела она. – Всех хитрей хочешь быть?

      – Э, нет, так у нас не пойдет, – приподнялся Василий. – Что же ты это, хозяюшка? Давай, давай. Так у нас не делают.

      – Ой, да я с ее хвораю, – стала отказываться Степанида.

      – Ты, Степанида, чудная, как я на тебя погляжу: я, значит, не буду пить, чтобы и вы, гости дорогие, на меня глядючи, тоже кончали это дело. Так выходит.

      – Да ты что, Василий, зачем ты на меня так говоришь? Разве я такая? Ты скажешь так скажешь. Разве мне ее жалко? Да пейте всю, для того и достала.

      – Без тебя не можем, ты хозяйка.

      – Сейчас, сейчас. – Степанида заторопилась, допила. – Ты, Василий, прямо обидел меня. Я теперь все буду думать про это. Да мне для хороших людей ничего не жалко.

      – Посмотрим, – сказала Галька.

      – Чего это ты, змея подколодная, собралась смотреть?

      Кузьма торопливо сказал:

      – Наверно, в кино собралась, а на билет нету. Ухажера еще не заимела, чтоб на свои водил.

      – Да ее, кобылу, все киномеханики бесплатно пускают. У ей вся деревня ухажеры. Доброго человека с рублем не пустят, а она, откуда ноги растут, вертанет, и денег не надо. Прямо Василиса Прекрасная – куды тебе с добром! Я оттого и в кино это не хожу, что мне за ее перед народом стыдно.

      У Гальки раздулись ноздри, но Кузьма не дал ей взорваться.

      – Давайте еще по одной, – сказал он. – Тебе, Галька, налить?

      – Назло ей буду пить, чтоб она от жадности лопнула.

      – У-у, язва! Ждет не дождется моей смерти, а я ей с девяти лет заместо матери была. Поила, кормила и вот вырастила, полюбуйтесь, хорошие люди. Все для ее делала, а от ее доброго слова не слышу. Отблагодарила!

      Степанида приготовилась плакать, полезла за подолом.

      – Ладно вам, – сказал Кузьма. – Давай, Степанида, выпьем, чтоб ты еще сто лет жила да беды не знала.

      – Зачем мне, Кузьма, сто лет? Я уж намаялась, и правда скорей бы на покой. Работать не могу, а люди не верят. Я ведь только с виду здоровая, а изнутри вся порченая. Она вот смеется, а время подойдет, поймет, как это бывает. Поймешь, поймешь, голубушка, не подсмеивайся, – голос у Степаниды снова отвердел.

      – Сколько у тебя, Степанида, в этом году трудодней? – спросил Василий.

      – Двести пятьдесят.

      – Да сколько не работала.

      – Больная я, Василий.

      – Я это к тому говорю, что ты на меня как на бригадира не обижаешься?

      – Что ты, Василий, что ты – какие обиды! Где бы я столько заработала? Спасибо тебе.

      – И по правлениям тебя нынче таскать не будут, минимум есть.

      – Есть, есть. Нынче я спокойна, не подкопаются. А все ты со своей капустой. Я на тебя рада Богу молиться, а ты выдумал, будто мне бутылку жалко. Ой, Василий, да как это тебе на ум пришло?

      Василий сказал:

      – А ты знаешь, Степанида, зачем мы пришли?

      – Не-ет. –