Homo academicus. Пьер Бурдье

раз и самыми разными способами с помощью убийственно эвфемизированного языка академических суждений – и прежде всего, быть может, через авторитетные вердикты, признающие за ним лишь «серьезность»), старающегося дискредитировать смелость «блестящих» эссеистов и «амбициозных» теоретиков. Что же до последних, то они будут прибегать к риторике иронии, чтобы хвалить эрудицию, поставляющую «исключительно полезный материал» для их размышлений. И только если они действительно почувствуют угрозу гегемонистской позиции, которую себе приписывают, то открыто выразят свое высочайшее презрение к мелочной и стерильной осторожности «позитивистских» болванов[22].

      Одним словом, как это хорошо видно во время полемик, этих важнейших моментов постоянной символической конкуренции, практическое познание социального мира, и особенно своих противников, склонно к редукционизму. Оно использует классифицирующие ярлыки, обозначающие или отмечающие группы и совокупности синкретически воспринимаемых свойств и не позволяющие осознать их собственные основания. Нужно полностью игнорировать эту логику, чтобы ожидать от некоторой техники, вроде техники «судей», что она позволит избежать вопроса об инстанциях, уполномоченных легитимировать инстанции легитимации (метод «судей» состоит в опросе группы агентов, рассматриваемых в качестве экспертов, по поводу спорных проблем – например, критериев, релевантных для определения университетской власти или иерархии престижа). Достаточно подвергнуть испытанию эту технику, чтобы увидеть, что она воспроизводит логику той самой игры, которую, как предполагается, должна судить: различные «судьи» – и один и тот же «судья» в разные моменты времени – используют разные и даже несовместимые критерии, воспроизводя, таким образом, но лишь приблизительно, поскольку это происходит в искусственной ситуации, логику классифицирующих суждений, производимых агентами в повседневной жизни. Даже самое поверхностное обращение к отношениям между собранными категориями и свойствами тех, кто их формулирует, показывает, что природа полученных суждений предопределена выбором критериев отбора судей, т. е. их позицией в пространстве, еще незнакомом на этой стадии исследования, которая лежит в основании их суждений.

      Значит ли это, что у социолога нет иного выбора, кроме как использовать техническую, но также и символическую, силу науки для того, чтобы стать высшим судьей и навязать суждение, которое никогда не может быть полностью свободно от предпосылок и предубеждений, связанных с его позицией в исследуемом поле, – или отказаться от власти абсолютистского объективизма, чтобы довольствоваться перспективистской регистрацией существующих точек зрения (включая свою собственную)? В действительности свобода социолога по отношению к давлеющим над ним социальным принуждениям пропорциональна силе его теоретических и технических инструментов объективации и прежде всего, быть может,

22

Мы ограничимся этими примерами (немного нереальными из-за их «очищенности»), не имея возможности предоставить исследования отдельных случаев, обреченные показаться полемическим выпадом. Однако лишь они позволили бы продемонстрировать наиболее типичные стратегии этой риторики самолегитимации и показать, что в них находят выражение – чаще всего в высшей степени эвфемизированном (хотя и совершенно прозрачном для людей опытных) виде – родовые и специфические характеристики занимаемой в поле университета и в том или ином специализированном субполе позиции.