Искаженная демократия. Мнение, истина и народ. Надя Урбинати

свободы мнения отправляются при помощи технических средств, и эти косвенные материальные средства способны стать новым источником неравенства[171]. В самом деле, чтобы мнения были услышаны и стали влиятельными, граждане должны сделать некоторое дополнительное усилие помимо решения отточить свои риторические способности, мыслить свободно и говорить честно и открыто. Традиционно эти индивидуальные качества считались доказательством существования определенных форм естественного неравенства, которые не только не устраняются равным правом на участие в политической жизни, но еще больше усиливаются, получая возможность проявить себя и даже развиться[172]. Классическое описание демократии как правления, в котором индивиды используют только аргументы, является, следовательно, неадекватным, поскольку, хотя граждане не могут использовать деньги напрямую, средства, необходимые, чтобы их мнения получили публичный отклик, довольно дороги и для них нужны деньги. Если следовать идее Ролза о том, что пользование свободой состоит в пользовании одновременно «основными свободами и ценностью этих свобод», мы можем сделать вывод, что «без финансовых средств для осуществления права на свободу слова это право, судя по всему, не будет иметь никакой действительной ценности»[173].

      Неравные личные качества, такие как хорошие риторические способности и приобретенные обучением навыки политической игры, бледнеют в сравнении с неравной собственностью и контролем над средствами коммуникации. Хотя граждане демократии признают и приобретают равное право на политическое участие, это не гарантирует того, что они будут оказывать равное влияние на политическую повестку и лидеров, если их голоса не слышны за пределами узкого круга друзей и, кроме того, если у них нет сил выйти за этот круг[174]. Технологические средства, действующие между правом на свободу слова и действительной «заметностью» мнений, – это ключевой фактор, который дополняет уникальность представительной демократии как правления посредством мнения[175]. Вопрос о геополитическом размере современных государств – это важный фактор, который помогает объяснить эту уникальность: как известно, Аристотель полагал, что слишком большой полис не мог бы быть политическим сообществом, поскольку не бывает глашатая с таким громким голосом, чтобы его услышал весь народ. Но тот тип косвенности, о которым мы говорим, не связан с размером.

      Высказать мнение – не то же самое, что сделать его коммуникативным. «Коммуникация, – писал Никлас Луман, – возникает лишь тогда, когда кто-то видит, слышит, читает и постольку понимает, что здесь могла бы последовать дальнейшая коммуникация. Одно только действие, передающее сообщение, следовательно, еще не является коммуникацией»[176]. Мнения, следовательно, связаны не только с самой речью, но и с совместной речью с другими, а когда сообщество достаточно широко, нам нужна кое-какая дополнительная помощь, чтобы сделать

171

Необходимость материальных ресурсов как основы любой публичной сферы и, соответственно, проблема новой формы неравенства, определяемого экономическими преимуществами, влияющими на выработку общественного мнения, были подчеркнуты уже Хабермасом в его «Структурной трансформации публичной сферы». В этом заключается значение введенного им различия между публичной сферой, с одной стороны, и государством и рынком – с другой. Как было отмечено Гарнемом, мы вынуждены спросить, «какие новые политические институты и новая публичная сфера могут оказаться необходимыми для демократического контроля глобальной экономики и политики». См.: Garnham N. The Media and the Public Sphere // Habermas and the Public Sphere / C. Calhoun (ed.). Cambridge, MA: MIT Press, 1997. P. 362.

172

Ср.: Dworkin R. What is Equality? Part 4: What is Political Equality? // University of San Francisco Law Review. 1987. Vol. 22. P. 1–30.

173

Rawls J. Justice as Fairness: A Restatement / E. Kelly (ed.). Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001. P. 149. Ср.: Brettschneider C. When the State Speaks, What Should It Say? The Dilemma of Freedom of Expression and Democratic Persuasion // Perspectives on Politics. 2010. Vol. 8. P. 1014.

174

«Совершенно определенно то, что политическое содержание масс- медиа, особенно сообщения о мнении демонстративно беспристрастных комментаторов и экспертов, обычно влияют на приоритеты общества и его предпочтения в политике… По меньшей мере важно помнить о той возможности, что более богатые и могущественные члены американского общества могли повлиять на мнения менее состоятельных, снизив общественную поддержку программ, которые позволили бы бороться с экономическим неравенством, а потому усилили неравенство в выражении политических мнений». Schlozman, Page, Verba, Fiorina. Inequalities of Political Voice. P. 27.

175

Хотя это не единственный фактор, из-за которого не равные в экономическом отношении граждане чувствуют, что их голоса «скорее всего ничего не значат», поскольку их представители больше прислушиваются к более могущественным в социальном плане гражданам. Так, Бартелс и другие авторы доподлинно установили, что выборные официальные лица придают «больше веса предпочтениям состоятельных избирателей из среднего класса, чем избирателей с низкими доходами», словно бы голос оценивался пропорционально экономической силе того социального класса, к которому принадлежит его носитель. Bartels L. M. Unequal Democracy: The Political Economy of the New Gilded Age. New York: Russell Sage Foundation; Princeton: Princeton University Press, 2008. P. 285–288.

176

Луман Н. Реальность массмедиа. М.: Праксис, 2005. С. 12. С точки зрения Эко и Бодрийяра, технологическая массовая коммуникация полностью ускользает от нашего контроля, так что мы в определенном смысле лишаемся коммуникации с другими, поскольку теряем способность занимать критическую дистанцию; коммуникация в большей степени поглощает нас, чем заставляет в чем-то участвовать. Eco U. Travels in Hyperreality. London: Picador, 1967. P. 140–51; Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М.: Академический проект, 2007. С. 240–260.