Анна Каренина. Коллекционное иллюстрированное издание. Лев Толстой

я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она на скачки. Разумеется, поеду», – решил он сам с собой, поднимая голову от книги. И, живо представив себе счастье увидать ее, он просиял лицом.

      – Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, – сказал он слуге, подававшему ему бифстек на серебряном горячем блюде, и, придвинув блюдо, стал есть.

      В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной двери появились два офицера: – один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк; другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами.

      Вронский взглянул на них, нахмурился и, как будто не заметив их, косясь на книгу, стал есть и читать вместе.

      – Что? подкрепляешься на работу? – сказал пухлый офицер, садясь подле него.

      – Видишь, – отвечал Вронский, хмурясь, отирая рот и не глядя на него.

      – А не боишься потолстеть? – сказал тот, поворачивая стул для молоденького офицера.

      – Что? – сердито сказал Вронский, делая гримасу отвращения и показывая свои сплошные зубы.

      – Не боишься потолстеть?

      – Человек, хересу! – сказал Вронский, не отвечая, и, переложив книгу на другую сторону, продолжал читать.

      Пухлый офицер взял карту вин и обратился к молоденькому офицеру.

      – Ты сам выбери, что будем пить, – сказал он, подавая ему карту и глядя на него.

      – Пожалуй, рейнвейну, – сказал молодой офицер, робко косясь на Вронского и стараясь поймать пальцами чуть отросшие усики. Видя, что Вронский не оборачивается, молодой офицер встал.

      – Пойдем в бильярдную, – сказал он. Пухлый офицер покорно встал, и они направились к двери.

      В это время в комнату вошел высокий и статный ротмистр Яшвин и, кверху, презрительно кивнув головой двум офицерам, подошел ко Вронскому.

      – А! вот он! – крикнул он, крепко ударив его своею большою рукой по погону. Вронский оглянулся сердито, но тотчас же лицо его просияло свойственною ему спокойною и твердою лаской.

      – Умно, Алеша, – сказал ротмистр громким баритоном. – Теперь поешь и выпей одну рюмочку.

      – Да не хочется есть.

      – Вот неразлучные, – прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна [Стегно – верхняя часть ноги до колена; бедро (прим. ред.)] и голени в узких рейтузах. – Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? Нумерова совсем недурна была. Где ты был?

      – Я у Тверских засиделся, – отвечал Вронский.

      – А! – отозвался Яшвин.

      Яшвин, игрок, кутила и не только человек без всяких правил, но с безнравственными правилами, – Яшвин был в полку лучший приятель Вронского. Вронский любил его и за его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить, как бочка, не спать и быть все таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал