Кроваво-красные бисквиты. Лев Брусилов

померла, значит. Я к хозяину доложить, прибегаю в столовую, а докладывать уж и некому. Хозяин тоже мертвый, вот как сидел на стуле, так лицом в пирожные эти окаянные и упал.

      Горничная опустила голову и лицом коснулась подставленных ладоней.

      – Вы сразу поняли, что и городской голова, и кухарка отравились пирожными? – спросил следователь, исподлобья глядя на Варвару.

      – Нет, я про пирожные и не подумала… – ответила та простодушно.

      – Почему же вы в таком случае не съели свою половинку?

      – Да не до того было… – ответила горничная и осеклась. – А я ведь хотела съесть, хотела… это что ж выходит, Бог меня от смерти спас?

      – Может быть и Бог… – в задумчивости кивнул Алтуфьев и, пристально глядя на Канурову, закончил фразу: – А может, вы знали, что пирожные отравлены. – Это прозвучала не как вопрос, а как утверждение.

      – Да откуда я это могла знать? – не чувствуя никакой опасности в словах следователя, бросила Варвара.

      – Откуда? – Следователь выбрался из-за стола и стал расхаживать по кабинету. – Вроде и неоткуда вам это знать, кроме одного…

      – Чего?

      – Если вы, мещанка Варвара Саввовна Канурова, сами отравили эти пирожные! – Алтуфьев сказал это громко, стоя у горничной за спиной. От таких слов Варвара даже пригнулась и хотела было вскочить на ноги, но следователь скомандовал: – Сидеть! – И она послушалась.

      – Это не я, не я это! – забормотала и затрясла головой Канурова.

      – Поверю, если скажешь мне… – Алтуфьев снова сел за стол. – Почему ты не съела свою половинку?

      – Так ведь я уж говорила, Михаил Федорович позвал завтрак подавать, а потом, потом… два мертвяка в доме, уж не до пирожного было. Я за кучером, за Савоськой, кинулась, чтобы в полицию мчался, сообщить. Из дому-то вышла, а назад входить боюсь. Так и простояла до приезда жандармов. Это они меня в дом и затащили, я упиралась, так они силком, морды-то здоровые…

      – С жандармами все понятно, – кивнул следователь, – меня другое интересует. Ты когда на улицу выбежала, чтобы за полицией послать, далеко от дома отошла?

      – Нет, коляска-то у самого парадного стояла, я и крикнула кучеру, мол, гони в полицию, Михаила Федоровича убили.

      – А после того как кучер уехал, ты где была?

      – Ну где? Возле двери…

      – Возле двери… – повторил за горничной Алтуфьев и удовлетворенно кивнул, – это хорошо, что возле двери. Значит, сможешь мне сказать, кто в дом входил?

      – В какой дом?

      – Ты дурака не валяй – «в какой дом»! – позабыл про всякую вежливость и предупредительность следователь. – В дом Скворчанского!

      – Никто не входил! – мотнула головой Канурова.

      – Тогда, может быть, кто-то выходил? – спросил тихо следователь.

      – А кто может выходить? Ведь в доме, кроме двух покойников, никого не было…

      – В доме никого не было… Никто не входил, не выходил… и вот совсем мне непонятно, куда делось тело Михаила Федоровича?

      – Вот хоть убейте меня – не знаю! –