Проклятая картина Крамского. Екатерина Лесина

мне до скандала? Пускай…

      – А о матери своей ты подумал?

      Давид голову опустил.

      – Мы с ней не больно-то ладим, правда твоя, но все ж родная сестрица… и батюшка тоже не сильно обрадуется… а эта твоя…

      – Амалия?

      – Она самая… ты ж девке авансов надавал, а теперь на другой вот женишься… нехорошо это…

      Коль до разуму достучаться не выходит, то, может, хоть до совести получится? Правда, на то надежда была слабая. Упрям Давидка, как и матушка егоная… и батюшка… Помнится, его родня тоже была крепко против этого браку… Не желали видеть графиней провинциальную девку без имени, без приданого. Чуяла свекровушка истинную натуру… Да ничего не помогло.

      – Мы просто друзья… с детства…

      – Ага. – В этакую дружбу Мизюкова верила не больше, чем в Матренкину искренность. Давид, может, и наивно полагал так, да вот у девки, мнилось, иное мнение было.

      – Тетушка. – Он поцеловал руку. – Помогите мне… умоляю… Я и вправду без нее жить не смогу…

      – Отпущу… продам… увози. – Ох, на грешное дело она племянника подбивает, но лучше уж так, чем с женитьбою. Глядишь, погуляет и остынет.

      Опомнится.

      – Нет. – Давид упрямо мотнул головой. – Я не поступлю с ней так… Это подло! Бесчестно!

      – Дважды дурень.

      Мизюкова поднималась по ступенькам тяжко, чувствуя на плечах своих каждый из прожитых годочков. Сколько их было? А сколько еще осталось? Про то только господь и ведает.

      – Думаешь, она такая в тебя влюбленная? Может, самую малость и влюбленная… Но не настолько, чтоб разум утратить. Крутит она тобой… богатства желает, славы… а как обретет, то и ты не больно-то надобен станешь.

      Насупился.

      – Вы ее не знаете.

      – Она на моих глазах росла, Давидушка, – вздохнула Мизюкова.

      – И я очень благодарен, что вы вырастили ее такой…

      От же… И как вот быть?

      – Я живу ради нее… дышу… вот. – Он прижал теткину ладонь к груди. – Если с ней что-нибудь случится, то и я умру тотчас! Умоляю, тетушка… не разлучите…

      – Иди уже… Подумать надобно.

      О случившемся утром в доме ведали все. Удивительная новость о барской блажи – а чем иначе можно объяснить этакую предивную просьбу-то? – мигом облетела всю усадьбу. И на кухню заглянула. Аксинья, которой кухарка со вздохами и ахами поведала о том, как валялися молодые в ногах у барыни, милости испрошая, только головой покачала.

      – Не буде с того добра. – Она помрачнела, чуя, как стягиваются над головою тучи.

      Разгневается барыня на Матрену за наглость этакую превеликую, туточки и гадать нечего… а следом и Аксинья в немилость впадет. Этак и вовсе из дому погнать могут.

      – Дура, – сказала Аксинья, сестрицу неугомонную завидев, и слова свои оплеухою подкрепила, от которой Матренка мигом в слезы ударилася. А кухарка головой покачала, жалела, стало быть… Ага, все-то Матренку жалеют, хоть бы кто разок про Аксинью подумал.

      – Я люблю