Здравствуй, племя младое, незнакомое!. Коллектив авторов

произведут некоторые познавательные опыты, в том числе и облучения. А потом, расписывая по всей пощади аспидной доски головокружительные уравнения, можно будет и подискуссировать, гуманно это или не очень… Может быть, так и случилось бы – страшно интересно и научно. Да вот беда – в последний момент, когда уже вошли в зал представители специальной ученой коллегии, внесли старенький, помятый, со студенческих еще времен чемодан Николая Мироныча и, тая на ученых лицах усмешку, положили этот чемодан на стол, то через несколько уже секунд в одном из разъемов вычислительной машины раздался треск и вспыхнула кратковременная шаровая молния. В ту же сесекунду в зале погас свет, так что окончательный разрыв молнии виден и слышен был в кромешной темноте, отчего в зале поднялась суматоха. Однако не прошло и пяти минут, как свет был включен и порядок восстановлен. Но зато, ко всеобщему удивлению и разочарованию, на столе лежал у всех на виду открытый и совершенно пустой чемодан…

      Через два дня Николай Мироныч получил после обеда известие о смерти отца.

      За день до смерти с утра Мирон Николаевич хоть и чувствовал себя неважно, но все-таки нашел в себе силы надеть валенки, фуфайку и выйти во двор. В сарае у него висела на вбитом в стену штыре сбруя, которой он в свое время очень гордился и берег. Сейчас ему почему-то подумалось, что без присмотра она, наверно, гниет или трескается. Хомут был еще добрый. Мирон Николаевич снял его, хотел осмотреть поближе, как вдруг через него увидел в дверях маленького, не больше трехлетнего ребенка, старичка, заросшего с ног до головы седыми лохмами. Мирон сразу догадался, это и есть тот самый домовой, суседко, хозяин двора, которого как раз и можно-то, говорили еще прежде старики, увидеть только через хомут.

      – Чего ж ты так задохнулся-то? – спросил его Мирон.

      – От Кольки твоего бегством спасался, – как-то повизгивая, ответил Ефрем. – Шутка сказать, столько верст отмахал, где бегом, где лётом – тебя вот живым застать хотел.

      – Ну и как там, в городе?

      – Лучше некуда, в чемодане сидел, взаперти, как в каталажке.

      Мирон хмыкнул:

      – Там так, закроют и не вылезешь.

      – Вылез… Мы тоже не лыком шиты. Я им там такой закон Ома в розетку воткнул, враз у всех в глазах потемнело. А то они шутки со мной шутить вздумали.

      – Ты на Николая-то шибко не серчай, – попросил Мирон домового. – Он ума еще наберется.

      – Ясное дело, люди-то свои… Хотя поучить маленько бы надо.

      – Надо, – согласился Мирон. – А я ведь помру, чай, сегодня, Ефрем. Мне что-то плохо.

      – Помрешь, Мирон, аккурат ночью. Мало больно живете-то вы нонче.

      – Где ж мало, года все-таки…

      В это время в сарай вошла старуха Мирона.

      – Ты с кем это говоришь, дед? – удивилась она. – Хомут-то нашто взял?…

      – А ну тебя! – Старик плюнул, повесил хомут на место и тихонько поплелся в дом.

      – Из ума, стало быть, выжил, – шла за ним, приговаривая,