Капкан на «Медведя». Ханна Ник

и простуженно, особенно глухо, хрипловато. – Еще месяц назад.

      Она молчала, кажущаяся слишком бледной в мертвенном свете уличных фонарей. В ее глазах было ожидание. Она знала, что он произнесет… и ждала.

      – Но мы еще успеем на последнюю электричку…

      По ее губам скользнула улыбка – настолько слабая, что он усомнился – возможно, это ему просто померещилось?

      В следующую секунду она спросила:

      – Чего же мы ждем?

      Тогда он поймал частного извозчика. Мужик скользнул взглядом по его долговязой фигуре в черных джинсах и черной же куртке-ветровке, потом его равнодушные глаза остановились на Ольге и утратили свое равнодушие. Заломив цену едва ли не вдвое выше положенной, он сально ухмыльнулся. Кирилл вяло подумал, что не мешало бы съездить по его широкой морде, и он с удовольствием сделал бы это…

      Но не здесь. Не сейчас. Не в присутствии тоненькой девушке в пальто цвета "беж". Девушки, чей взгляд на мгновение сделался беспомощным, таким же, как четверть часа назад, когда Ольга открыла ему дверь, и он переступил порог, глупо спросив:

      – Я тебе не помешал?

      Но ему необходимо было ее увидеть. И сейчас он больше всего боялся, что она передумает, уйдет, оставит его наедине с этой промозглой ночью, рваными серыми облаками, сквозь которые проглядывал бело-голубой лунный диск, черными скелетами стремительно теряющих свою листву деревьев…

      Наедине с навязчивой мыслью о том, как дико и бессмысленно все, что он сегодня сотворил.

      …Грязный вагон электрички был пуст, если не считать пары бомжеватых личностей, от которых отчетливо разило дерьмовым спиртным.

      Ольга устроилась в конце вагона, у окна. Кирилл уже собрался сесть напротив, по привычке, но что-то заставило опуститься на ту же скамью, рядом с ней. Может, снова ее взгляд – почти зеркально отразивший его ощущения – неуверенность, опаску, желание… какое? Избавиться от одиночества? Хоть на один вечер вернуть часть прошлого? Или просто согреться в предчувствии надвигающихся холодов?

      Ему страшно захотелось придвинуться к ней вплотную, обнять за плечи, может, зарыться лицом в ее волосы…

      и разреветься, как мальчишке.

      Потому. что она знала. Наверняка знала. Иначе и не согласилась бы уйти с ним в осеннюю сырую ночь, оставив матери коротенькую записку: "Я с Кириллом".

      Он подумал о том, с кем она сейчас в действительности. Вспомнил виденное месяц назад – остановившийся у портика драмтеатра темно-вишневый "Вольво", вышедшего из машины очень высокого мужчину с седеющими висками, который, распахнув дверцу с противоположной стороны, подал руку девушке, годящейся ему в дочери… но для дочери слишком красивой.

      – Как долго нам ехать? – ее негромкий голос оборвал болезненное воспоминание.

      – Минут двадцать пять.

      Он не придвинулся к ней ближе, но своими холодными пальцами коснулся ее теплых, с которых она стянула перчатку.

      Руки она не отдернула. Он подумал, как неуместна его ревность вообще, сейчас же – в особенности.

      Ступив на платформу, с обеих сторон окруженную черным, зловещим частоколом ельника, она поежилась.

      – Безумие… мы заблудимся.

      – Нет, – он чуть сильнее сжал ее ладонь, – Мы пойдем по широкой просеке. Тут недалеко.

      Она издала немного нервный смешок.

      – К тому же, тьма не кромешная… Полнолуние…

      Он обнял ее за талию, притянул к себе. Ее губы были холодными, но не вялыми. Через несколько мгновений он ощутил ее тонкие пальцы на своем затылке, потом она несильно оттолкнула его.

      – Идем туда, где можно согреться. Идем… быстрее.

      Через двадцать минут они свернули с просеки и через довольно широкий луг вышли, наконец, к деревне, на отшибе которой и стоял ветшающий домишко – наследство его давно умершего деда.

      – Пожалуйста, посвети, – он протянул Ольге зажигалку, сам достал из кармана куртки связку ключей.

      Она провернула крошечное зубчатое колесико, и в свете язычка пламени он легко повернул ключ в тяжелом висячем замке, на который запирался домишко, откуда, собственно, и красть-то было нечего – разве что ветхую мебелишку да потертые половики?

      В нос ударил приятный, щекочущий обоняние аромат свежих яблок.

      – Урожайный год, – пояснил он, подал Ольге огромное розовобокое яблоко из холщового мешка, стоящего в сенях.

      Приблизившись к печному зеву (крошечную комнатушку освещала шестидесятиваттная лампочка под стареньким абажуром), присел на корточки, стал закладывать в печь поленья.

      Ольга присела на тахту, не раздеваясь. Он повернулся к ней, когда в печи разгорелся огонь, едва не сказав: "Сейчас будет тепло", его остановил ее взгляд, он вдруг испугался, что в следующую секунду Ольга расплачется…

      но она не расплакалась.

      Через минуту он выключил свет.

      …Зарывшись лицом в ее густые волосы, проваливаясь в сладкую дремоту,