Нельзя. Юлия Кулакова

глаза, как будто перед ними, а не перед внутренним зрением вставали снова одни и те же картины: гадкие рожи эти слюнявые, оскаленные рты. А что делать с памятью слуха, в которой навсегда голоса застряли?

      «Как же такую красавицу и никто не провожает так поздно?»

      «Чё – не нравится? А чё это тебе не нравится? У нас всем нравится!»

      «Да верят тебе все, верят, только их не посадит никто, не в первый раз, кто их папаша – знаешь?» И кожа болела. И всё тело продолжало бесконечно чувствовать одно и то же. Боль. Ужас. Страх.

      Арина закричала.

      Галя вздохнула, обошла скрюченную на стуле подругу, сходила на кухню и принесла стакан воды. Потом вернулась, разжала руки Арины, вцепившиеся в виски, протянула стакан. Девушка послушно выпила, большими глотками, до дна.

      – Ариш, так нельзя, – глухо произнесла Галя. – Что с тобой делать? Сама знаешь, на психолога денег нет, родители твои… прости, но не хотят они ничего делать, ну и фиг с ними, ты сама по себе живешь, – давай уже, справляйся сама!

      Галя села на табуретку перед Ариной.

      – Вот, смотри, какие я ногти сходила сделала. Веселенькие, правда?

      Арине хочется, чтобы Галя ушла.

      – Слу-ушай… а если тебе на маникюр сходить, м?

      Арина смотрит подруге в глаза. И начинает смеяться.

      **

      Страшная, а глаза добрые. А потом злые. А потом опять добрые. Арина проснулась с криком. Села рывком на кровати. На секунду ей показалось, что течет кровь, как тогда. Нет, – показалось. Хорошо. Кто ей снился? Кого она не смогла запомнить? Глаза…что за глаза?

      Ладно.

      Арина вдруг поняла, что может встать. Не механически, как в предыдущие три недели и один день, а просто встать на свои ноги.

      Она пошла в ванную, помыла голову. И после этого ощутила ясность, будто мыла ее изнутри. Минуту подумала, встала под душ. Прямо в одежде, и разделась уже прямо под струями воды. Все это время она боялась смотреть на свое тело. Теперь увидела. Солнечное сплетение что-то сковало, будто стальной пластиной, но прежнего страха не было. Вместо него вертелось зудом внутри позвоночника: что-то сегодня должно произойти.

      То ли хорошее, то ли страшное.

      Ощущая себя сдавленной пружиной, которую вот-вот отпустят, она добежала бегом до спальни, оделась.

      Надо идти. Куда?

      Галя вчера говорила – на маникюр. Отлично, вот туда и пойдем. В молле через дорогу, кажется, такое есть. Салон, или как они назвали.