Тихий гул небес. Ольга Толмачева

во двор. Робкое солнце заливало медью город, отправляясь на покой. Жители возвращались домой с работы. В подъезде натужно гудел лифт.

      Весна хоть и запоздалая в нынешний год, но аромат тепла уже уловим, продолжал течение мыслей старик, разглядывая на топольке у окна нежную, клейкую дымку. Еще недолго, и солнце окончательно одолеет стужу. Яростно зазвенит капель, зажурчат ручьи, как заведено в природе. Сороковой день после смерти, прикидывал Василий Иванович, вернувшись к постели больной, выпадет после Пасхи. А там и лето красное не за горами – долгожданное, мечтал вслух. Всяк живой человек тоскует по теплу, живет надеждой. И он с той поры, как душу сковала зима, ждет радостных перемен в природе, признавался жене, – терпеть нету мочи…

      Не задержится и он долго без голубы своей на белом свете, горевал, потому как не мила ему жизнь без нее. Вот только управится с делами. Приберется на могиле, куда и сам вскорости отправится. Поставит памятник… Посадит березку. Квартиру отпишет дочери. С сыном вечер-другой посидит. Накажет детям, как им без родителей управляться. Вот и все заботы.

      Василий Иванович задумался. Сашок взрослый, успешный мужчина, и отцовская мораль ему ни к чему. И прежде не слушал его, а нынче тем более не станет вникать в наказы отца-чудака. Посмеется и все сделает наперекор, по своему разумению. Плохо ли? Что плохого в том? Каждый сам кует свое счастье.

      И что он, старый вояка, может посоветовать детям?

      Бога чтить и родителей поминать – вот и вся премудрость, выходит.

      После ее похорон о своих хлопотать станет. Встречай меня там…, за сияющим горизонтом, говорил жене, не глядя в лицо, – жди, как в молодые годы ждала… Помнишь, на перроне, у моря.

      В комнате стояла зловещая тишина. Стрекотали часики.

      Святой момент

      Неожиданно дверь с шумом отворилась. В комнату, голося, впрыгнула дочь.

      – Рехнулся совсем! Спятил! Что ты мелешь? – Дочь набросилась на отца с упреками.

      – Что… Ты что? – растерялся старик.

      – В уме ли? Мамке такое говоришь? Сердце есть у тебя?

      – Не лезь! – рявкнул Василий Иванович, придя в себя. – Не мешай речь держать! Смерть стоит у порога, не до дипломатии. Дай сказать все, что на душе наболело. Завтра не успею. Конец пришел.

      – Рот! Рот закрой, душегубец. Где душа твоя? – Еще громче взревела дочь и грозно двинулась на отца, распрямив квадратные плечи. Потянула руку к лицу старика в намерении зажать его рот ладонью.

      – Не мельтеши, вооон! Момент святой – уважай смиренно! Дай по-людски проститься, – громыхал старик, отворачивая от дочери голову, наливаясь кровью и свирепея.

      – Спятил совсем!

      – Не смей! Али отца не жалко?

      – Господи, что за человек! Отец ли ты мне?! – взмолилась дочь.

      От этих слов Василий Иванович дернулся, как от удара током. Замотал шеей. Выпрямив спину, шагнул на рыдающую дочь, как на неприятеля:

      – Что..? Такое говоришь? Отцу родному…– Старик задыхался.

      Дочь,