Повесть о любви и тьме. Амос Оз

конце концов правда восторжествовала. Как известно, время все расставляет по своим местам, и в итоге вновь и вновь оказывается, что те, кто в меньшинстве, – они-то и есть праведники, и не всегда стоит идти за большинством, ведь совесть и гору одолеет.

      – Вот здесь с нами ребенок, единственный сын Фани и Иехуды Арье, столь дорогих мне, маленький Амос, мальчик умный и благородный, нет ему равных, хоть порой он и слишком уж шумный и за ним числятся всякие шалости… Ведь мальчик назван так в честь Амоса из Текоа, “надрезающего плоды сикомор”, как сказано о нем в Священном Писании, пророка Амоса, на которого снизошел высший дух, и выступил он с гневными обличениями против всех вельмож Самарии. Говоря языком Бялика, “не сбежит человек, мне подобный…” В этом его стихотворении, кроме мужества и морального превосходства, есть еще и тонкая ирония, некий крестьянско-народный выпад против сильных мира сего, против властей предержащих. И, между прочим, “надрезать плоды сикомор” – это значит “проводить по ним ножом”, чтобы ускорить их созревание, и, думаю, не будет с моей стороны преувеличением, если скажу вам, что в свое время я лично немного помог Элиэзеру Бен-Иехуде связать это единственное в своем роде слово, звучащее на иврите как болес (надрезать), со словом балус, что означает “нечистый”. И понапрасну тяжко трудились мудрецы Кройс, Когут и Леви, ища здесь иранский или греческий корень, их толкования – натяжка, чтобы не сказать, что они искусственны во всем. Но как мы вдруг пришли к Кройсу и Когуту? Разве мы говорили не об Элиэзере Бен-Иехуде? Он пришел ко мне однажды субботним утром и сказал: “Послушайте, Клаузнер, ведь мы оба знаем, что секрет жизнеспособности языков заключается в том, что они вбирают в себя из других языков и усваивают слова и понятия – почти все, что попадается под руку, переваривают их целиком, со всеми потрохами, мнут и гнут их по своей собственной логике, в соответствии с собственной морфологией. А узколобые пуристы всех мастей, по глупости своей, грудью встают на защиту нашего языка, стремясь не допустить проникновения в него чужеземных слов. При этом они не улавливают и не помнят о том, что наш язык с самого начала насыщен словами, пришедшими из полудюжины других языков, и мы сами не подозреваем, что слова эти когда-то были усвоены ивритом. Подобный процесс жизненно важен для любого языка, а уж для возрождающегося иврита – тем более”. И я ответил Элиэзеру Бен-Иехуде: “Как раз подобные процессы содействуют обогащению основ морфологии, синтаксиса, фразеологии – короче, они служат духу языка, его geist, его esprit, самой глубинной его сущности, той, что вечна и неизменна”.

      Я уже писал об этом десятилетия назад в своих тетрадях “Язык иврит – живой язык”. Эти свои тетради, переработав их, я вновь опубликовал здесь, в Эрец-Исраэль, и уже слышал от целого ряда людей, чье мнение для меня весьма важно, что эта публикация открыла им глаза, настроив их “языковые часы” на более точное время. Это я удостоился услышать от самого Зеэва Жаботинского, а также