Повесть о любви и тьме. Амос Оз

и книги-бедняки, поблекшие и потертые, а между ними, вокруг них, за ними еще огромное количество книжечек, брошюр, журналов всех видов и толков – так шумливый, пропотевший сброд толпится на окраинах площадей и рынков.

      В прихожей было единственное окно, похожее на оконце в келье монаха-отшельника, забранное железными решетками, глядевшее на исполненные меланхолии кусты в саду. Здесь нас, как и других своих гостей, встречала тетя Ципора, симпатичная старая женщина со светлым лицом и широкими бедрами, очень-очень “русская”, в коричневом платье и черном платке, накинутом на плечи, с седыми волосами, стянутыми на затылке и свернутыми в маленький клубочек. Щеки ее одна за другой подставлены тебе для поцелуя, круглое и доброе лицо улыбается тебе с любовью. Она всегда первая спрашивает о здоровье, но чаще всего, не дожидаясь ответа, прямо на пороге сообщает тебе о том, как поживает наш дорогой Иосеф, – о том, что он снова всю ночь не сомкнул глаз, или о том, что желудок его наконец-то вновь в норме после долгого расстройства, или о том, что получил он замечательное письмо из Пенсильвании от очень-очень известного профессора, что камни в желчном пузыре делают его жизнь невыносимой, что он должен до завтра завершить большую статью для журнала “Мецуда”, выходящего под редакцией Ш. Равидовича, что и на этот раз дядя Иосеф решил сдержаться и не отвечать на тяжкую обиду, что нанес ему Ицхак Зильбершлаг, или, напротив, твердо намерен воздать сторицей наглому хулителю, одному из этих заправил шайки “Брит шалом”.

      После этой сжатой сводки новостей тетя Ципора, любезно улыбаясь, приглашала нас следовать за ней, дабы мы предстали перед самим дядей.

      – Иосеф ждет вас в комнате, где он обычно отдыхает, – восторженно возвещала она.

      Или:

      – Иосеф уже в гостиной, и с ним сидят там господин Крупник, супруги Натанияху, господин Ионичман, супруги Шохетман. Остальные уважаемые гости скоро прибудут.

      А иногда тетя Ципора говорила:

      – Еще и шести утра не было, как закрылся он в своем кабинете, даже завтрак я подала ему туда, но ничего, ничего, вы войдите к нему сейчас, войдите, войдите, пожалуйста, он будет рад, он ведь всегда так рад вам. И я тоже буду рада, хорошо бы ему немного прерваться, пусть чуточку отдохнет, ведь он все больше и больше не щадит свое здоровье. Совсем себя не бережет!

* * *

      В прихожую выходили две двери: одна, застекленная, рама в цветочной резьбе, вела в гостиную, а вторая, тяжелая и темная, строгая и суровая, вводила нас в рабочий кабинет профессора, или “библиотеку”, как иногда называли эту комнату.

      Рабочий кабинет дяди Иосефа представлялся мне в детстве неким залом в храме мудрости: более двадцати пяти тысяч томов, как шепнул однажды папа, составляли личную библиотеку дяди Иосефа. Там были и редкие книги, очень ценные, в том числе и рукописи великих основателей нашей литературы, наших поэтов, первые издания с личными посвящениями авторов. Находились там и книги, которые с невероятными ухищрениями были вывезены из советской Одессы и доставлены сюда окольными