Мезя навсегда. Истории о народном академике П. П. Мезенцеве. Александр Леонидов (Филиппов)

пустыми панцирными, крашенными белой краской, кроватями сбоку от меня – больничная палата.

      Больничная обстановка не должна давить на психику пациентов своей безликой стерильностью, и моя – не давила, мягко говоря. На стенах кое-где паутиной легли трещины, потолок отдавал желтизной былых протеканий… Мебель простейшая, и тоже белая, под рукой – кнопка вызова медицинской сестры, которую кто-то, как в лифтах бывает, сбоку подплавил зажигалкой…

      Я лежал головой на подушке – влажной, когда-то, наверное, чистой, а теперь пропахшей мной, – и видел, что полотенца в палате, простыни и пододеяльники – тоже не ахти какие безупречные… Ещё я видел в углу раковину, иногда подозрительно урчавшую, видимо, на грани засора, видел и фанерную, советской бесхитростной листовой клёпки, дверь в туалет…

      – Доктор… – жалобно обратился я к старику в белой ермолке с красным крестом.

      Но он довольно бестактно перебил меня:

      – Доктора все в ординаторской… – ответствовал он таким тоном, каким говорили, наверное, в первые годы революции: «Господа все в Париже!». – Я ваш лечащий академик, зовут меня Прокопий Порфирьевич Мезенцев…

      – Прокопий Порфирьевич, – не зная, как вести себя с лечащими академиками, я заплакал, – скажите, это – сумасшедший дом? Я сошёл с ума?

      – Нет, дражайший мой, – утешил меня Мезенцев, задумчиво оглаживая окладистую иконописную бородень, которую, сколько не оглаживай – всё равно в разные стороны топорщится. – Это не сумасшедший дом, а неврологический диспансер Академии медицинских наук. И вы не сошли с ума… Вы попали к нам в тяжёлом состоянии: у вас тяжёлое воспаление высших долей смыслосферы, отягощённое разрывом логических связок… Но сейчас вам уже стало лучше, и не волнуйтесь: это мой профиль, я как теоретик как раз и разрабатывал эту актуальнейшую в современном мире стрессов тему… Воспаление смыслосферы, – академик постучал себя по выпуклым лобным долям высокого сократовского бугристого лба, – болезнь века, дражайший… Ну а вы ещё в состоянии аффекта, с воспалёнными высшими долями сознания ещё и скакнули мыслью, и логические связки порвали себе…

      – Так что же делать, Прокопий Порфирьевич?! – потянулся я к академику, как к свету в конце тоннеля…

      – Строжайше выполнять мои предписания! – пророкотал он дьяконским могучим рыком. – Соляные ванны и капельницу мы с вами уже попробовали, и они дали… гм… эффект! Теперь я вам прописываю водку и пельмени, голубчик, и полный покой мысли при этом!

      – Водку и пельмени?! – я чуть не упал с узкой, жалобно взвизгнувшей больничной койки. Средства лечения, признаться, поразили меня.

      Академик понял меня по своему, и даже обиделся:

      – А что? Вы, наверное, наслушались этой сайковщины, бездарных брошюрок академика Ромуальда Сайкова про лечение коньяком и фельетонами? Чушь, батенька, чушь, позавчераший день науки и явное низкопоклонство перед Западом