Текел. Дэвид Зурабович Лазба

в глаза, когда я зашел в нее – это желтые обои, обклеенные различными рисунками. Она сама, собственной рукой, нарисовала их. Очень здорово. Софья и раньше говорила мне, что любит рисовать, но у меня и в мыслях не было, что настолько хорошо и красиво. Комната была незатейлива, обставлена со вкусом и имела приятную миролюбивую атмосферу.

      – Здесь очень мило. – Говорю, подходя к стене с рисунками. – Ты молодчина. Знаешь это?

      Она молчала, стояла сзади и смущенно теребила подол своей шерстяной кофточки. Я развернулся к ней, улыбнулся и спросил:

      – Покажешь, где уборная? Совсем забыл вымыть руки.

      – Выходишь и сразу налево. – Указала она.

      Я стремительно вышмыгнул из комнаты, зашел в ванную, стянул носки, смял их, запихнул в карман и тщательно вымыл руки. Я спасен. Выйдя в коридор, я заметил, что в квартире стоит гробовая тишина. Кто знает, может быть, все на миг замолчали для того, чтобы недоверчиво вслушаться в мои действия.

      Я вернулся в комнату с босыми ногами. Софья бегло пробежалась по ним, сделала озадаченное выражение лица и затем спросила:

      – Где твои носки?

      – Я их слегка намочил. – Признался я. – Не комфортно было, вот и стянул.

      – Может быть тебе тапки дать?

      – Нет, спасибо. – Выпалил я и тут же пожалел об этом.

      – Так тебе нравится моя комната?

      Я положительно кивнул.

      – Даже очень. Милее комнаты в жизни не видал.

      Здесь пахло ее мягкими духами. Я вдруг вернулся мыслью к тому, что на кухне мне очень хотелось ее обнять. Присев на мягкую кровать, я похлопал рукой по покрывалу, говоря:

      – Садись рядом.

      Она повиновалась. Неуверенно примостилась на краюшке и посмотрела на меня ясными, но все еще печальными глазами.

      – Ну, что такое? – Спросил я ее несколько подбадривающим тоном. – Что случилось?

      Я знал Софью всего месяц, но распознать ее печаль для меня не составляло никакого труда. Все дело было в глазах. Порой, в этих черных кружочках отсвечивалось безмятежное, подлинное счастье и жизнелюбие, а иногда – отчаянное горе и вселенская тоска.

      Она не сразу ответила. Опустила голову, заправила прядь волос за ухо и вздохнула. Я медленно придвинулся к ней и обнял ее плечи.

      – Не хотелось тебе говорить… – Начала она. – Не хотела портить настроение.

      Это меня несколько испугало, я сразу начал выдумывать, что же могло произойти с ней такого, что может испортить мне настроение.

      – Ты о чем? – Спрашиваю.

      – Помнишь, я говорила тебе про Германию?

      Она как-то рассказывала мне о том, что ее родители хотят эмигрировать в Германию. Они были верующими. Софья часто рассказывала мне о Боге, рае, аде, заповедях, Иисусе. Я верил, но недостаточно искренне. И по ее словам, я не был спасен, и у меня не было билета в Царство небесное.

      Ее семья собирались в каком-то христианском центре. Там проводились служения каждое воскресенье. У нее в Церкви было всего человек пятьдесят, но их основная Епархия находилась в США и Германии.