Гвианские робинзоны. Луи Буссенар

беспримесного счастья. Он восхищенно смотрел на этот рай обездоленного. Надтреснутый голос старого негра звучал необыкновенно тепло. Нет больше никакой каторги, никаких застенков, никакой брани…

      О, если бы он мог обнять этого человека, куда больше обделенного судьбой, чем он сам, и от этого ставшего таким близким!

      – Как хорошо было бы остаться здесь, – прошептал он. – Но достаточно ли далеко я ушел? Впрочем, не важно; я остаюсь. Я хочу жить рядом с этим стариком, помогать ему и любить его! Друг мой, – сказал он прокаженному, – тебя гложет болезнь, ты страдаешь, ты одинок. Скоро ты не сможешь поднять мотыгу и рыхлить землю. Ты станешь голодать. Когда придет смерть, никого не будет рядом, некому будет закрыть твои глаза. Я тоже изгнанник. У меня больше нет родины, и кто знает, осталась ли еще семья. Хочешь, чтобы я поселился тут, рядом с тобой? Хочешь, чтобы я разделил с тобой все твои беды и радости и, конечно, твой труд? Скажи мне: ты хочешь этого?

      Старый негр, растроганный и потрясенный, отказывался верить своим ушам, он рыдал и смеялся одновременно:

      – О, муше! Хозяин! О, мой добрый белый сын!

      Затем вдруг он вспомнил о своем уродстве, закрыл изъязвленное лицо скрюченными пальцами и упал на колени, сотрясаясь от безудержных рыданий.

      Робен заснул под банановым деревом. Его мучили кошмары. Когда он проснулся, то почувствовал, что лихорадка усилилась. Он снова начал бредить.

      Но Казимир не растерялся. Для начала нужно было любой ценой устроить новому другу крышу над головой. Он полагал, что его хижина заражена. Значит, надо было как можно скорее приспособить ее к новому предназначению, сделать ее подходящей для больного. Он схватил мотыгу, глубоко взрыхлил земляной пол, собрал и унес подальше верхний слой почвы. После этого он засыпал пол раскаленными углями, а сверху покрыл его листьями макупи, которые ловко срезал своим мачете и принес в хижину, ни разу их не коснувшись.

      Обеззаразив таким образом верхний слой, Казимир заставил больного встать, ласково приговаривая:

      – Давай, компе, вставай… можно ложись там.

      Робен повиновался, как ребенок, вошел в хижину, вытянулся на зеленой постели и заснул мертвецким сном.

      – Бедный муше, – сказал себе чернокожий. – Такой больной. Он умирай без меня. Ах, нет, Казимир не хотеть это.

      Приступ лихорадки разразился стремительно, почти молниеносно. Больной метался в бреду. Его затылок раскалывался от невыносимой боли; ему мерещились жуткие видения; перед глазами плыл кровавый туман, в котором корчились тысячи отвратительных скользких чудовищ, одно ужаснее другого.

      К счастью, чернокожий старик отлично знал об опасности таких приступов и был хорошо знаком с туземными снадобьями, которыми пользовались здешние знахари.

      На его любовно возделанном участке росло не только то, что годилось в пищу, здесь нашлось место для трав и других растений, которые креольская медицина успешно и повсеместно