Небывалое лето. Андрей Ильин

о что прошедшим дождем солнцем лужи. На одной из такой перемычек, где со встречным не разойтись, нагнал какого-то худосочного азиата – тот, почти такой же загорелый, как и он сам, топтался на полутора квадратных метрах, словно что-то ища и пытаясь спрашивать спешащих навстречу прохожих:

      – Чего тебе, – спросил Игорь, – невольно отзываясь на встречное движение трудового мигранта.

      – Денга менят, – почти по-русски заговорил тот и протянул раскрытую ладонь, на которой тускло блестели крупные для нынешних кругляши монет, – дача ремонт делал, денга нашел, домой надо ехат.

      Игорь глянул – на него справа явственно смотрел практически всегда, когда бы его ни показывали, благообразный Николашка, прозванный Кровавым, но более известным под ником Второй, из-под него выглядывали еще две коронованные на российский трон особы – изрядно потертая императрица российская Елизавета и сильно потертый, и потому еле узнаваемый, – рубщик русских окон в Европу – Петр Алексеевич, именуемый Первым.

      – Тебе к антиквару надо, – продолжая мельком рассматривать монеты, сказал Игорь, – несколько тысяч может дать. Только тут нигде нет, тебе в центр надо ехать.

      – Сам купи, да, зачем антивар, – коверкая слова, зачастил тот, отчаянно мотая головой, – пят тыщ дай! Хочешь, бери! Домой ехат надо! – снова повторил и он махнул рукой в сторону недалекой автостанции, где с баулами и сумками вечно толпился приезжий люд, разъезжающийся из первопрестольной по своим окраинам.

      Игорь на пару секунд задумался, вспоминая, сколько у него с собой есть. Где-то около восьми, выдал внутренний голос, пять в бумажнике, остальное в кармане.

      – У меня только две с половиной, – признался Игорь, чувствуя, что так неожиданно намечающаяся сделка нравится ему все больше. Азиат с мучительной гримаской отвернулся, заелозил верхней частью туловища, словно чешась, затем что-то сказал по-своему, вздохнул и на втором выдохе согласился.

      Монеты и деньги споро поменялись местами, полтора квадратных метра асфальта наконец-то опустели, освобождая столь необходимый в условиях нехватки суши проход, и жизнь потекла своим чередом, умножив ряды осчастливленных на этих двоих, направившихся в противоположные стороны. Азиат радостно дернул в сторону больших двухэтажных автобусов, а Игорь пошел дальше от метро, в дома, ощущая в правом заднем кармане джинсов новую тяжесть и чувствуя иногда редкий перестук; вскоре не выдержал – запустил руку к правой ягодице, пошуровал в кармане и выудил пухлую лицом, как он и помнил по ее виденным давным-давно портретам, Лизку. Серебряный рубль 1762 года лежал в его ладони, блестел благородной патиной и парой-другой заработанных долгой жизнью мелких царапин.

      Сколько он может стоить, думал Игорь, разглядывая нежданно свалившееся на него богатство, тысяч восемьдесят или даже сто, вышагивая вдоль припаркованных автомобилей. Завтра же поеду продам или, в крайней мере, приценюсь. Мечтая, он стал обходить какой-то коряво поставленный вдоль дороги джип с туфелькой на заднем стекле, сделал пару быстрых шагов в бок и вдруг полетел куда-то от сильного удара неожиданно вылетевшей навстречу ему машины. Последним движением он успел судорожно зажать драгоценную монету в кулаке, а потом рухнул в темноту. Очнулся он, когда уже стемнело, и висел непривычный для этого лета весьма густой туман; болела голова – на левом виске набухла большая, уже чуть смягчившаяся наощупь, шишка, саднило бок, локоть и плечо, во рту стоял привкус крови. Он сплюнул набравшийся тягучий сгусток, едва не закашлявшись, но смог освободить забитую носоглотку, потом выругался и сплюнул еще раз, не обнаружив в карманах ни бумажника, ни телефона. Вот гады – сбили, увезли черт знает куда, так еще и бумажник с телефоном сперли, клял на чем свет стоит он, чтоб вам пусто был, козлы, иногда добавляя бесполезные матюки.

      Его трясло, он никак не мог понять, где его бросили: чувствовалось, что где-то недалеко река – там туман был особенно густым и влажным, стояла редкая тишина. Пахра, что ли, думал Игорь, осторожно, стараясь лишний раз не трясти раскалывающуюся от налитой болью голову, спускаясь к воде, или все-таки Москва-река? Он медленно нагнулся к ней, подавляя стон, болезненно расстегнул и снял рубашку и стал промывать ссадины, потом намочил рубашку и приложил ее к распухшей голове, чувствуя, как понемножку легчает. От воды раны защипало, темные капли падали в воду и медленно, словно нехотя, расплывались, постепенно окрашивая воду у самой ее кромки. Заразы бы не занести, подумал он, погружая руку глубже, и вдруг услышал какие-то звуки со стороны реки – будто кто-то периодически плескал. Игорь привстал, еще раз намочив рубашку в холодной воде и стараясь не попадать ею в расплывающееся буро-розовое пятно, стал вглядываться в колыхающийся перед ним туман – там явно кто-то плыл, работая веслом и медленно приближаясь.

      –Эй, – позвал он, – сюда, я здесь, – когда вдруг выхватил в клубящейся дымке неясный силуэт, выплывающий почти прямо на него. Это действительно была лодка, удлиненная, резко расширяющая сразу от носа, а потом почти сходящая на нет в корме, где кто-то сидел в каком-то белесом плаще. Прошипел-проскрипел по песку киль и лодка уткнулась в берег, выйдя из воды на пару шагов. Игорь и мужик, что сидел в лодке, молча разглядывали друг друга