Хорошо забытое старое. Евгения Черепанова

ничего доказать не смогли, потому что само по себе признание в нашей стране доказательством не является; то есть является, конечно, но вместе с другими… Короче, я не очень в этом сильна… Да и признания-то, если честно, никакого не было, просто сказал следователю, без протокола, в частной беседе, а тот его расколоть не смог… Но все знали, что это он! Он такие вещи сказал, что просто сомнений не возникло! Но, короче, речь сейчас не о том… Этому педофилу дали пятнадцать лет – только за Ирку, потому что её-то он как раз не убил, в живых оставил! Почему – это другой вопрос, но факт остается фактом – Ирка его опознала и из-за этого его упекли! Вкатили на полную катушку, всё, что можно за изнасилование несовершеннолетней, но пожизненное – тогда уже мораторий действовал – пожизненное дать не смогли – не за что, убийства не доказали! Пятнадцать лет прошло, и, представляете? Ирка получает письмо от него, с угрозами! Я, мол, скоро приеду! Вот так! – победоносно объявила она, радуясь, что наконец смогла завладеть всеобщим вниманием, – Обиду, видать, затаил! А вы только послушайте что он вытворял, – снова начала она, понизив голос, и принялась с упоением повествовать. Накатила какая-то странная апатия, и я молча слушала, как Ольга рассказывает эту историю, щедро присыпая свою речь, выдуманными, совсем ненужными подробностями, и снова нахлынула на меня мерзкая, вонючая атмосфера сырого подвала, когда больно, когда жутко так, что, невозможно вздохнуть, да и зачем это – дышать…

      Дышать я и впрямь не могла и норовила через секунду свалиться в обморок…

      – Хватит! – резко оборвал Лёнька, перебив испуганно заткнувшуюся подругу. Дурнота понемногу стала отступать и к ней на смену пришли слёзы, предательски подкатившие к глазам. Сосед повернулся ко мне и, будто на самом деле был женихом, взял мое лицо в ладони. Заглянул в глаза и тихо, по-отечески спросил, – Малышка, это правда? – Прочитав ответ на лице, он отпустил его и, сокрушённо поведя плечами, взглянул на Ольгу, – Ну и зачем?

      Уж этого я вынести не могла – все что угодно, только не жалость; вскочила с места и, взяв себя в руки, максимально спокойно прошла в туалет, стараясь не зарыдать у всех на виду. Там, вцепившись в раковину и уже не сдерживаясь, заревела в голос, насмерть перепугав стоящую рядом полную женщину.

      Через секунду в санузел влетела протрезвевшая разом Ольга, осознавшая, что она натворила, кинулась ко мне с извинениями, и, получив по морде, тихо пристроилась в уголке. Дверь туалета, между тем, отворилась, и в неё вошел спокойный как танк Лёнька. Одним своим видом заткнув завизжавшую было полуодетую даму, он невозмутимо взял меня за руку и, потянув за собой, увел куда-то вглубь ресторана.

      Не прекращая рыдать, я покорно пошла за ним, и проревела у него на плече минут двадцать, прежде чем он смог, преодолевая сопротивление, влить мне в глотку грамм пятьдесят коньяка. От крепости напитка внутри у меня все заполыхало, зато слёзы в секунду высохли, и я смогла осмотреться.

      Оказалось, что сидим мы в каком-то кабинете, на просторном, тёмном, обтянутом