Черный цветок. Ольга Денисова

горшечница ломала руки, сидя на земле, и показывала прохожим обрезанный ремешок от кошелька. Есеня тряхнул головой – не сошел ли он с ума? Но в прошлый раз они встретили горемычную горшечницу у мясного ряда, а теперь она валялась в пыли у хлебного.

      – Целый месяц! Целый месяц! – захлебывалась она. – Завтра за молоко надо деньги отдавать, шестеро детей у меня! Шестеро, и все есть просят! И мужика нету-у-у…

      Какой-то толстый дядька сунул ей в руки серебреник и тут же исчез, словно застыдившись своего поступка. Серебреник пропал за корсажем так же быстро, как и появился. И тут до Есени дошло. Добрая женщина вложила в ладонь несчастной несколько медяков, а булочница, проходившая мимо, накинула ей на шею вязанку сушек и смахнула слезу со словами:

      – Хоть этим деток порадуй.

      Есеня стоял и смотрел на горшечницу. Он ни о чем не думал, не испытывал злости, но внутри что-то затвердевало, как остывающий металл, и тонкими нитями разбегалось от центра груди в стороны. Ему не было жалко золотого. Просто… из героя в собственных глазах он превратился в лопуха, которого обвели вокруг пальца. И если сейчас друзья посмеются над ним, то будут правы. И, наверное, стоило начать первому смеяться над собой, но Есене не хватило на это сил.

      – Балуй, ты чего? – Сухан робко тронул его за плечо. – Ты что, плачешь, что ли?

      Нет, он не плакал.

      – Да наплюй ты на нее! – Звяга дернул его за руку. – Стерва она. Пойдем.

      К ужину следующего дня он сделал три отливки, но почему-то никакой радости от этого не испытал: процесс превратился в рутину, ничего нового в нем не было, и Есеня охладел к идее научиться булат не только варить, но и ковать. Он и так знал, что нужно делать, чего же зазря стараться? Тем более что никто не оценит его умения. Есеня не понял, почему так разволновался Жидята, да и отец вроде как смотрел с жалостью. Неужели плохо, если в городе будет много хороших булатных клинков?

      Плюнув на кузницу, Есеня собрался пойти в кабак: за раков они выручили немного денег, и ребята обещали его дождаться. Но по дороге к калитке его остановил отец:

      – Куда пошел?

      – Погулять, – сплюнув, ответил Есеня. Надо было, конечно, уйти потихоньку, не через калитку, а через чердак, но чердачное окно выходило на крышу соседей, и те обязательно подняли бы шум. Кому понравится, если по твоей крыше кто-то скачет?

      – Марш за стол. Мать даром на кухне корячится?

      – А я есть не хочу.

      – А я тебя не спрашиваю – хочешь ты есть или нет. Марш за стол, я сказал.

      Настроение и без того было отвратительным, и гордость не позволяла вот так просто развернуться и пойти на кухню, поэтому Есеня все же предпринял попытку сбежать – иногда ему это удавалось. Но в этот раз отец ухватил его за шиворот у самой калитки, встряхнул, как кутенка, и прижал к забору:

      – Ты долго кровь мою пить будешь, стервец?

      – Это кто кому кровь пьет! – злобно ответил Есеня. Отцу попросту не к чему было прицепиться, а прицепиться, видно, хотелось. Повод