Комната с загадкой. Валерий Шарапов

ть ясно…

      В психиатрическое отделение девочка поступила после недельного излечения в терапии, туда попала по «Скорой». Пошла престарелая интеллигентка под оградку Ваганьковского кладбища, наковырять старым ножиком черного перегноя, подкормить гераньку, поникшую за зиму. Отправилась ближе к сумеркам, стесняясь соседей (по старой буржуазной памяти), и чудом разглядела подслеповатыми глазами странный фрукт на дереве. А вот не пошла бы старушка – и девица осталась бы на месте, тут же, за оградой.

      По счастью, бабуля и не растерялась, сразу и кинулась веревку перерезать. Быстрота старой москвички и невероятное для нежного возраста выпитое количество водки – вот, как оказалось, в чем был рецепт чудесного спасения. Врачи предположили, что организм был до такой степени оглушен алкоголем, что даже помер от удушья не сразу. А там и ангел в виде старушки с ножиком подоспел.

      Теперь девчонка, отмытая, остриженная, в белой ситцевой рубашке ниже колен, смирно стояла перед медиком и ждала, что будет дальше.

      Заведующий, вздохнув, принялся ее осматривать. А ведь обычная девочка, выглядит так, как и положено в ее возрасте и положении. Лишь шрам от борозды на шее, аккуратно обработанный и уже почти совсем подживший, напоминал о том, что пыталась с собой сотворить отроковица.

      – И ничего не помнит, – утвердительно произнес заведующий.

      – Все верно, – подтвердил фельдшер, – ничегошеньки. Ни с кем была, ни с кем пила, ни с чего вдруг в петлю полезла.

      – А это? – заведующий указал глазами.

      Фельдшер тотчас намек понял, покачал головой:

      – Нет-нет. Чиста, как первый снег.

      – Притом судимая. Странные дела на свете творятся.

      Он снова просмотрел документы. Только и есть что справка об освобождении из Каширского женского исправдома, в связи с истечением срока заключения. Откинулась вот уж два года как.

      – Послушай-ка, Степан Лукич. Тут год рождения указан тысяча девятьсот двадцать восьмой.

      Заведующий снова обратился к девчонке:

      – Рот открой. Шире. Еще. Довольно, закрывай. Сами видите: по зубам не более двенадцати-тринадцати.

      – Зато водку хлещет, как взрослая.

      – Ну водка – что водка.

      Педант фельдшер не унимался:

      – И не только водку. В анализах у нее еще и какая-то зараза, необычный состав, с опием.

      – Ну, понеслась. Не надо все в одну кучу валить. Без надзора, без воспитания еще не то бывает. Мало ли, кто что в себя вливает, а исходить надо из того, что зубы чужие во рту не растут. Не может ей быть за двадцать.

      Степан Лукич выдвинул версию:

      – Метрика восстановленная?

      Через их руки много таких прошло, с неточностями в документах, с прочерками в графах «Отец» и «Мать», с грифом «Восстановлено», с именами, фамилиями и отчествами «крестных» – врачей эвакопунктов, нянечек, медсестер. Никто не установит личность такого эвакуированного, без гражданского розыска это совершенно невозможно, а заниматься этим некому.

      Заведующий спросил, где метрика, фельдшер сказал, что ее и не было.

      – Охо-хо. И все-таки, дочка, как тебя звать?

      Молчание.

      – Не помнишь?

      – Ясное дело.

      – Давай вместе соображать. Маша?

      Нет ответа.

      – Настя? Лена? Галя? Тоня? Пес их вспомнит, как их там всех девиц зовут. – Заведующий, бывший холостяком, призвал на помощь фельдшера: – Какие еще имена есть?

      – Аня, Катя, Лида, Зоя…

      Девчонка обрадовалась:

      – Зоя!

      И фельдшер обрадовался:

      – Смотри-ка, Антон Семеныч, прогресс!

      – Неплохо, – похвалил заведующий, – ну-с, Зоя, так-то не тошнит, голова не кружится?

      – Не-а.

      – А маму, папу, может, вспомнишь? Они приедут к тебе?

      Молчание.

      – Снова воды в рот набрала.

      – Ничего, – сказал Антон Семенович, – родня найдется, ты вырастешь, не хуже других будешь. Еще на свадьбе твоей погуляем. А сейчас тебя нянечка тетя Паша отведет в палату, пока у нас обживайся.

      Она смотрела, кивала, серьезно повторяя после услышанных фраз: «Ясное дело», а про себя думала: «Обживаться. Обживаться. Это от слова “жизнь”, так… какая тут жизнь? Я давно умерла, нет меня».

      Санитарка проводила девочку в палату.

      – Все койки пока свободны, выбирай, какая нравится… Все устроится, – пообещала она и, сунув кусок сахару в тощую руку девочки, ушла.

      Закрылась дверь, повернулся ключ в замке.

      Девочка села на койку у входа. Потом легла, почувствовав, что снова накатывает слабость. Легче не стало: лишь коснулась голова подушки, как тотчас в ней будто поднялись ядовитый туман и песчаная буря. Она прикрыла глаза. Странно это – гостить в собственном теле, ощущать его как чье-то чужое. Да и с головой беда, все эти мысли, картины – не поймешь,