Люболь 2. Ульяна Соболева

с меня всю грязь. После побега я просидела в яме, а затем в каком-то подвале, потом на складе, и Мира причитала, оттирая мое тело жесткой губкой, а я дрожала от ужаса и неизвестности. Мне казалось, меня раздерет на части, пока я не узнаю, что происходит в Огнево. Да, это из-за меня. Проклятый Савелий прав. В очередной раз я чувствовала едкий запах смерти, которым пропиталась вся до кончиков волос.

      Я подбегала к окну, всматриваясь в огни, пылающие в доме. Издалека все ещё видела как горят сараи с правой части дома и одна из конюшен. У меня началась истерика, и я, оттолкнув Миру, спустилась вниз, накинув куртку побежала к воротам. Хозяин дома попытался развернуть меня обратно.

      Меня охраняли люди, отряд, который должен был защищать. И именно это заставляло меня покрываться холодным потом. Я знала, что все они боятся. Чувствовала кожей это напряжение в воздухе, читала на их лицах и во взглядах, которыми обменивались цыгане и снова смотрели на полыхающий костер в Огнево.

      – Пошлите туда кого-то. Узнайте хотя бы что-то. Пожалуйста. – умоляла я Миро, а он усмехался, глядя на меня.

      – Цыгане устроят им горячий прием, они справятся. Там целая толпа вооруженных людей. Очень скоро огонь погаснет, все твари будут убиты, вонючему олигарху Лебединскому нас не одолеть. Сколько уже пытался. Кишка тонка. У нас с ним каждая собака воевать будет, каждый камень. Это наша земля. Они за смертью сюда пришли, землю удобрять. И пусть об освобождении рассказывают своим тупым женам. Идите в дом, здесь слишком холодно – замерзнете. Я Ману с таких лет знаю, – он опустил руку ниже колена, – уже тогда он был опасен для своих сверстников. Мой брат обучал его драться, стрелять, ездить верхом, и я готов поспорить, что у Лебединского и его утырков ничего не выйдет!

      – Там что-то происходит, слева огонь потушили, но, – крикнул кто-то, – полыхает правое крыло дома.

      От того, что происходило там зависела и моя жизнь, но меня это почти не волновало. Я боялась, что он уже давно погиб там, за кирпичными стенами, а я об этом не узнаю, не увижу его больше, не успею ничего сказать. Мы с ним так мало говорили. Мы тратили все силы на беспощадную войну и ненависть, и я устала ненавидеть, я устала вечно воевать. Я хотела сдаться.

      Когда в очередной раз вернулась к себе, Мира помогла мне раздеться, и я осталась в одной мужской рубашке по колено. Пока она расчесывал мне волосы, я всматривалась вдаль до слез и жжения в глазах, прислонившись к холодному стеклу ладонями и всхлипывая каждый раз, когда все еще видела пламя и представляла, что там сейчас происходит. Я знала своего отца и знала, что он прислал убийц и они никого не пощадят. Оставалось только молиться. За цыган… за моего цыгана, чтоб он выжил, и чтобы он…убил людей Лебединского. Боже! До чего я дошла!

      – Тебе нужно отдохнуть, Оля, ты нормально не спала несколько суток. Утром все станет ясно.

      Но я её не слушала. Я молилась. Да, я молилась о нем Богу, я просила Черта и взывала к тем богам, которых и вовсе не знала. Пусть он выживет. Я готова сломаться и опуститься перед ним на колени. Готова принять свою участь, самой ничтожной