Я вернусь в твою жизнь. Маша Малиновская

которую он только что фактически проигнорировал, переводит внимательный взгляд то на него, то на меня.

      – Мне нужно идти, – отвечаю, улавливая в собственном голосе дрожащие нотки.

      – Я это слышал, – он стоит в дверях, явно не собираясь нас пропускать. – В аэропорту. Но, думаю, ты найдёт на меня пять минут своего драгоценного времени, Адамовна.

      Боковым зрением замечаю движение мимики на лице подруги. Я ведь ей рассказывала, что у меня была связь со студентом, и это сломало и меня, и мою карьеру. Как-то после бутылочки вина даже расплакалась, рассказывая о том, что преступила моральную черту преподаватель-студент, и судьба жестоко меня за это наказала.

      И сейчас в глазах подруги засветилось понимание, удивление и шок.

      Это треклятое “Адамовна” меня выдало.

      – Мне, наверное, пора в офис, – негромко говорит Римма и, ещё раз внимательно посмотрев на меня, осторожно уходит. А мне хочется вцепиться в неё, умолять малодушно, чтобы не оставляла меня с ним наедине.

      Потому что… потому что я даже представлять не хочу, о чём ему нужно со мной поговорить.

      Но Римма уходит. А я остаюсь. И Семён тоже.

      Делаю спиной несколько шагов к ближайшему столику и опускаюсь на диванчик. Семён садится напротив. Смотрит. В глазах ни тени былой искры. Но взгляд пробирает так же, став куда тяжелее и даже опаснее. Давит свинцом, вызывая безотчётное желание сжаться, спрятаться.

      Молчит, а я первой узнать, чего же он хочет, не решаюсь. Язык к нёбу прирастает.

      – Почему твоя дочь хромает?

      Я ожидала любой другой вопрос, но не этот. Теряюсь даже почему-то. И тогда он продолжает сам:

      – У неё заболевание голеностопного сустава, осложнённое воспалением, вызванным аутоиммунной реакцией.

      – Откуда ты знаешь? – выдыхаю поражённо.

      – Лекарства помогают временно, но проблему с всё более деформирующимся суставом не решают, не так ли? – прищуривается, будто в душу смотрит, самое болезненное ковыряет.

      – Справки навёл? – неприятная догадка возникает. – Зачем? – возмущаюсь.

      – Нет, не наводил.

      – Тогда откуда ты знаешь?

      – Оттуда, что по такой же причине мне в четыре года сделали операцию. И только тогда я стал полноценно ходить, смог начать заниматься спортом. А до этого помню лишь боль и бесконечные капельницы.

      Поражённо замираю. Где-то в носу начинает печь, и я закусываю губы до боли, чтобы сдержать слёзы.

      Не может быть. Он выглядел таким сильным, таким здоровым, преодолевал себя в очень сложном и опасном спорте. Сложно поверить, что прошёл через подобное в детстве.

      – Мне жаль. Рада, что тебе смогли помочь, – отвечаю, пытаясь держать себя в руках, а не удариться в панику от того, к чему идёт разговор.

      – Это наследственное, Василина, – игнорирует мои слова, продолжая взглядом пригвождать к месту.

      Поднимаю на него глаза и смотрю открыто. Не даю прямого ответа, да он и не спрашивает.

      Карты раскрыты.

      Он в курсе.

      12

      Сердце