Последнее дело Холмса. Артуро Перес-Реверте

На это однозначно указывают след от петли на шее, рот и положение языка. И глаза, вылезшие из орбит во время агонии. Все симптомы налицо.

      – А эта маленькая ссадина на левой голени?

      – Вижу… Не знаю, откуда она. Может быть, тоже при падении или раньше.

      Мы переглянулись в нерешительности. Мгновение были слышны только свист ветра и шум прибоя. Мадам Ауслендер по-прежнему сидела неподвижно, как судья, не отрывая глаз от тела самоубийцы. Я удивился ее спокойствию, но потом вспомнил про Освенцим и удивляться перестал.

      – Ее спутница не должна видеть труп, – вдруг произнесла она.

      Мы все согласно закивали. Это тоже было очевидно.

      – Надо бы перенести ее в отель, – предложил Малерба. – И там привести в порядок… Ну, то есть в божеский вид.

      – Тело нельзя трогать до прихода властей, – возразил доктор.

      – Из-за шторма власти ваши могут появиться лишь через несколько дней. Нельзя же, чтобы она валялась на полу.

      – Можно прикрыть ее чем-нибудь.

      – Я свяжусь по радио с Корфу, – сказала мадам Ауслендер. – С полицией. Они знают, как поступать в таких случаях.

      – Не приплывут они в такую погоду, – сказал Карабин.

      – Нет, конечно. Но я обязана сообщить о несчастье.

      Я разглядывал лицо покойницы, искаженное предсмертной мукой, которую сохранили окоченевшие мускулы и ткани. Полуоткрытый рот открывал резцы, слегка окрашенные чем-то лиловым.

      – А это что такое? – спросил я.

      – Не знаю, – ответил доктор. – Вероятно, что-то съела.

      – Пирожные с черной малиной, – сказала мадам Ауслендер.

      Белокурые волосы на лбу слиплись от запекшейся крови; кровоподтек на виске тянулся почти до левого глаза. Льняное бежевое платье, застегивающееся спереди на пуговицы, было испачкано внизу: как будто, умирая, женщина обмаралась. Она была босая – туфли на высоком каблуке стояли у двери. Наверняка шла по песку босиком, а их несла в руках.

      – Зачем она это сделала, а? – спросил Фокса.

      Малерба, не вынимая сигару изо рта, саркастически хмыкнул:

      – Женщины – они такие. Черта с два их поймешь.

      – Надо бы расспросить ее подругу, а? Она может что-нибудь знать.

      Карабин пожал плечами:

      – Это дело полиции.

      Испанец, будто не слыша, взглянул на хозяйку:

      – Ну нельзя же сидеть сложа руки.

      Я уже давно рассматривал труп, а время от времени поднимал глаза к балкам и обводил взглядом павильон. По какой-то более или менее извращенной причине мне было здесь комфортно, хотя, вероятно, это слово неуместно. Я будто вернулся в какую-то хорошо знакомую обстановку. Я чуть ли не искал на полу метку, за которую не должен заходить, и мне чудилось, что в полутьме режиссер, оператор и вся их команда ждут, когда я начну свой монолог. Сейчас, Ватсон, время не разговаривать, а наблюдать. Сюжет вырисовывается[13], Ватсон.

      – А что известно о ней и о ее спутнице? – спросил я, возвращаясь

13

Цитируется «Этюд в багровых тонах», здесь и далее перев. Л. Бриловой, кроме случаев, отмеченных особо.