Чистая вода. Николай Ольков

в накинутой шинели придерживал мать, подвел ее к саням. Мать почернела, рот скривился, она пыталась что-то сказать. Ты кинулся к ней, а она вытянула руки и не допустила. Пробормотала невнятно:

      – Сгинь с глаз моих, христопродавец! Уйди, чтобы я тебя больше не видела.

      Ты все слова разобрал, только понять не мог: куда идти и что делать?

      – Не хочет она, чтобы ты с братом ехал, – пояснил Гальян. – Мне конюх ихний рассказал, что ты навел на Филю, он сам возил троих, и команда им была живым не брать, а ухлопать на месте, чтобы не возиться да народ не злить. Матери все и рассказали. Ты заночуй здесь, пешком не ходи, волки шастают по ночам. А утричком, можа, кто из наших приедет. Все, тронулись мы, лошадь покойника чует, гужи рвет.

      Все смешалось: мертвый Филя, убитая горем мать, прятавший глаза Гальян, уехавшая подвода и он один в районном центре, где не только ночевать негде, где вообще никого не знает. Пошел в сторону больницы – может, пустят перекантоваться в тепле, он уж бывал тут на проверках. В полутемном коридоре осмотрелся, подошел к регистратуре: вечер, никого нет, только женщина в белом халате пишет бумагу. Она подняла на тебя глаза и долго смотрела, улыбаясь:

      – Лавруша Акимушкин, ты ли это?

      Лицо знакомое, а признать не можешь.

      – Лавруша, бывшая матушка Полина я.

      Ты смутился, но поздравствовался.

      – А что так поздно в больницу? Приема уже нет.

      Было неловко признаваться, но пришлось.

      – В тепло хотел попроситься, мне ночевать негде, а домой пешком далеко, да и волки, мне сказали.

      Полина вышла из-за перегородки – вроде поправилась с того времени, с лица гладкая и веселая, как тогда.

      – Я помогу твоему горю, Лавруша. У меня переночуешь. Не бойся, батюшку отправили на Урал, не ведомо, выпустят ли. А мы домик успели купить, так что живу пока одна. Пойдешь?

      Ты кивнул.

      – Вот и славно. Я через пять минут соберусь.

      В домике чисто и тепло. Хозяйка разделась, осталась в юбке и кофте – такой ты ее никогда не видел. Ушла в спальню, вышла в рабочем, вместе принесли воды в баню, дров, развели огонь. В доме она поставила самовар, достала бутылку водки, налила по маленькому стаканчику. Выпили, чокнувшись без слов.

      – Сколько лет прошло, Лавруша? Ты хоть все помнишь? Опять покраснел! Лаврик, я тебя только на шесть лет старше, зови меня Полиной. Дрова нес в баню – ничего не вспомнил?

      Ты ответил, что вспомнил, и даже на фронте вспоминал.

      – До чего же ты мне нравился, Лаврик! Просто полюбила тебя, да батюшка был больно суров. Ты женатый? Отчего нет?

      – Бросила, пока в госпиталях был.

      – Куда же тебя ранило? Руки-ноги целы. В голову? Ты шапочку-то сними, ведь тепло. Да, легко отделался. Когда вернулся, снова принял ее?

      Пришлось все рассказать. Полина сняла с горячей плиты чугунку и жаровню, убрала на край, чтобы не пригорело. Достала из сундука кальсоны и рубаху, большую желтую простыню:

      – Иди в баню, там уже все готово. На каменку сам бросишь, сколько