Мастера книги. Валерий Михайлов

уже час?

      – Половина десятого.

      Самое дурацкое время для пробуждения: с одной стороны, можно еще спать и спать, а с другой, – проснувшись, уже хрен заснешь.

      – Давай, может, чаю? – предложил я.

      – Я бы выпила кофе.

      – Кофе, значит кофе.

      Едва я смолол зерна, зазвонил телефон Алины.

      – Мне пора, – сообщила она, сказав привычное «понятно» в трубку.

      – Может, выпьешь чашку? – спросил я.

      – Не могу – меня ждут.

      – Дело пяти минут. Пока ты будешь одеваться, я сварю.

      – Забудь, искуситель.

      Одевшись, Алина подошла поцеловать меня на прощанье. Для ритуального мой поцелуй получился слишком уж страстным и каким-то драматическим.

      – Ты чего? – спросила Алина.

      – Не знаю, наверно сном навеяло.

      – Ладно, обещай быть хорошим мальчиком.

      – Клянусь на самом святом, – ответил я, положив руку ей на талию.

      Проводив Алину, я приготовил кофе, поджарил гренков. Умяв их с сыром и медом, – поистине достойный Винни-Пуха завтрак, – я сел за компьютер.

      Я сидел и тупо пялился в экран ноутбука. Задание было пустяковым, на полтора авторских листа (1 ал = 40 000 знаков с пробелами). Вот только лабиринт я больше не видел. Между нами словно возникло заляпанное грязью стекло. Пялиться в экран было бесполезно, разве что это стимулировало и без того распоясавшееся воображение, которое рисовало картины моего ухода в отставку. Я буквально видел, как я сижу перед нанимателем, его лицо скрыто за лампой, свет бьет мне в глаза.

      – Извините, – говорю я, – я больше не могу выполнять работу.

      – Ты хорошо подумал, сынок? – сочувственно спрашивает он.

      – Да, сэр.

      – И что, ничего нельзя сделать?

      – К сожалению, ничего.

      – В таком случае не обижайся, но мне ничего не остается, как тебя уволить.

      После этих слов, произнесенных с пониманием и сочувствием, он достает из стола ковбойский револьвер, наводил его на мой лоб и нажимает на спусковой крючок.

      От страха у меня резануло живот, потом еще и еще. Согнувшись пополам, я бросился в сортир. Терпения хватило едва-едва. Усевшись на унитаз, я издал грандиозный ректальный крик души. Облегчение принесло облегчение. А еще неимоверное блаженство. Так хорошо до этого мне было только один раз. Тогда мы до чертиков накурились на даче, сожрали по две банки сгущенки, выпили литра по три пепси, и это кроме мелочей в виде, хлеба, булочек, бутербродов… А на следующий день моя жопа забыла, как срать. Видно, наркотик где-то отключил связь между мозгом и жопой. Мой живот раздулся до неимоверных размеров. Кишечник болел так, что слезы на глаза наворачивались, но жопа была непреклонной. И только в шесть часов вечера на следующий день до нее дошло, что надо приниматься за работу. Тогда я тоже едва успел усесться на унитаз. А потом плакал от счастья.

      Когда кишечник перестал давить на мозги,