Настенька и ее цветочек аленькой. Котэ Развратт

отвязную. Назовём её голой. Пусть все знаменитости да селебрити приходят к нам в чём мать родила. Сделаем мы на неё билеты по золотому алтыну за штуку, заработаем на ней богатства несметные.

      – Сестрички мои родные, срам-то какой! – умоляю я Марфушку с Грунюшкой не делать этого. – Пока наш батюшка не вернулся-не возвратился, побойтесь Бога такие оргии устраивать. Не позорьте Христа ради наш род купеческий славный ради славы дешёвой и мимолётной.

      – Не тебе нас жизни учить, Настенька, – отвечает мне Марфа. – Что ты знаешь вообще? Сидишь целыми днями в тереме своём за шитьём да вязанием. В наше время дева должна быть современной и независимой. Только так она встретит прынца богатого да заморского. А с твоими-то умениями и талантами ты себе найдёшь только Ванюшку-дурака. Ванюшку, слесаря с завода ликёро-водочного.

      Насмехаются так сестрицы надо мной, только всё тревожнее и тревожнее мне становится.

      Не понять мне сестриц родных, словно матери у нас были разные…

      Чем же им Ванюшка-слесарь не угодил? По мне так с любимым и рай в шалаше, лишь бы был он мне мил да пригож. Чтобы сердечко моё трепыхалось от одного его имени и облика молодецкого.

      Да только дожила я до восемнадцати годков, а всё не встретила того единственного суженого, который смог бы сердечко моё растопить да разморозить.

      Но является ко мне каждую ночь во сне образ диковинный да жаркий. То ли человек, то ли зверь лесной… Подминает моё тело белое под себя, клыки свои острые вонзает в плоть мою дрожащую, и сладко мне и больно от ласк его диких. Вонзает елдак свой огромный да зазубренный в мою целку, рвёт её в кровь, воли меня лишая… Всё сильнее огонь во мне разгорается, сладость и похоть во мне разливаются.

      Ноги мои дрожат, лоно пылает, не могу дышать я под диким телом звериным, да только и жить без него не могу более… И каждое утро просыпаюсь только с одной мыслью: поскорее бы вечер, и снова я усну, и снова явится ко мне во сне чудо диковинное, чудо лесное ненаглядное, распалит мою плоть девичью.

      День за днём так проходят. Жду я не дождусь своего батюшку, страшно мне и дико становится, что не увижу я его более…

      Только вот я слышу сигнал его джипа во дворе, не чуя ног от радости выбегаю на свет Божий, бросаюсь на грудь своему батюшке! Приехал мой родной! Вернулся мой отец любимый!

      Привёз нам батюшка короба подарков заморских: тут и сыры вонючие санкционные, и колбасы сыровяленые, и туфельки да платья люксовые, запрещённые. Глазки горят у моих сестричек алчно, разбирают они подарки, друг у друга из рук рвут, только робко я стою в углу, глазки в пол потупив.

      – Вот тебе зеркальце волшебное айфон шестнадцатый, – достаёт батюшка коробочку заветную, протягивает её Грунюшке. – Вот тебе самотык французский, на Елисейских полях купленный, – отдаёт он подарки сестрице средней, и бежит она скорее в свою светлицу со своими новинками забавляться, играться да подписчикам их показывать.

      – Вот тебе гимп заморский аглицкий, – ввозят тут в терем наш огромную клетку, а в ней сидит молодец статный да ладный. Волосы