Возвращение жизни. Николай Иванович Голобоков

с красками, а это рюкзак – самое необходимое.

      –А, красивый и с ножками, высовуются, да? Вот тебе и двоечник, второгодник.

      – Ну, надо – же, вот Рае напишу. Она будет рада. Что тебя за уши тянула, а вы ещё дразнили, злились на неё. И дразнили её длиннобудылая. Я как сейчас помню. Долго не могла выучить это гадкое слово. Поганое слово – жирафа. Она потом плакала. Я не красивая. Я, жирафа.

      – Да что же это мы стоим на улице?!! Пошли в дом. Покушаем. Да и темно уже. У нас переночуешь, а завтра пойдёшь в свою Счастливку. Машина пойдёт молочная, подвезёт, Степановы живы здоровы. Лиля со своей семьёй. Юлий в Керчь уехал. Оставайся. Счас поужинаем. Курочку тебе приготовлю. Да и вино у меня домашнее. Ты как? Пьёшь?! А говорят все художники пьяницы.

      – Нет, я не пью. Я только нюхаю.

      Как? Совсем?! Совсем не пьёшь?

      – Совсем, когда нет, или перед стипендией.

      – А когда есть то только ложками.

      – Чудно, как это ложками?!

      – А так!

      – Хлябаю.

      – Как кошка или собака лакаю языком.

      – Чудно. Ложками.

      – А это как???

      – Да вот таак, одну ложку влил, пожевал, облизался, как ваш бобик на цепи, когда вы ужинаете в беседке, все едят жареную рыбу или курицу, а он, бедолага, глотает слюнку и облизывается. Танталовы муки это, по – нашему, по научному.

      – Ну и что дальше?

      – А дальше не лезет.

      – Почему?

      – Штаны не пускают.

      – Мешают.

      – Чудно говоришь!

      – Выпил, проглотил и немножко закусил. Одну ложку, облизался, отогнул палец на левой руке, потом вторую ложку таким же образом, и снова палец отогнул. А потом и третью ложку.

      А зачем пальцы гнуть?!

      А, это, чтоб не ошибиться. Только три ложки. Главное не переборщить, не, перебрать. После третьей – точка. А то я корявый, когда переберу. Четыре ложки и хоррош. Всё. Потому я ложками и меряю.

      – Вот смотри. Ты смешливый какой. Шутишь красиво, как настоящий художник.

      – У нас тут был. Один. Ну, мурло, а шутил. Тоже художник. Но пиил, не доведи Господи. Пил то он пил, а на стене, прямо на стене клуба нарисовал берёзы, красиво, как настоящие. И пчёлы летели в клуб, даже кусали, когда кино шло. Кусали. Правда, по – настоящему кусали. Потом поняли, чего пчёлы летели – пацаны мёдом намазали, деревья. Тоже пройдохи, как и вы были. Баловались.

      – Художник пил много. От него и жена ушла. Ещё и толстый был. Пузо до земли висело. Жрал тоже как хряк кастрированный.

      Всегда нажрётся, а утром мокрый, откуда хоть столько из него вытекало?

      – Ты не такой. Я Раечке напишу. Она приедет. Ну, пошли в дом. Пошли. Куры у меня хорошие, справные. Одна дурёха, закутахтала, закукарекала, и не несётся. Я её купала в бочке. Ничего. Кудахчет и кукарекает. Мы её поджарим сейчас. Пойдём, сынок. Пойдём…

      *

      Дорога светилась от лунного света, как у Куинджи. Лениво уходила белым сверкающим полотном.

      Каждый шаг его босых ног, приближал к дорогому его сердцу месту, где проходили счастливые и тревожные дни