Когда отцветут ирисы. Juzy Josey

удивилась, когда узнала из какой я квартиры. – Я пытался держать себя в руках, но уголок рта стал нервно подёргиваться. – Сказала, что никто не в курсе был, что…

      – А должны в курсе быть? – Сергей немного повысил голос. – Малой, ты не понимаешь, о чем говоришь, да и не надо это тебе. Давай, поешь лучше нормально, а то весь осунулся.

      – В смысле мне это не надо?! – Я не дал ему перевести тему. – Это моя семья, почему я один ни о чем…

      – Потому что так было обговорено. – Он перебил меня. – Если пришёл за этим, то извиняй – это всё, что я могу тебе сказать.

      Я ошарашенно смотрел на его непробиваемое лицо. Во мне почти не осталось воли, чтобы сдерживать эмоции, и я поспешно вышел из-за стола, направляясь в коридор. Сергей остался сидеть на кухне, а я быстро обулся и вышел прочь из квартиры.

      Оказавшись на улице, я опёрся о закрывшуюся подъездную дверь и медленно сполз вниз. Во дворе суетились жильцы, не обращая на меня никакого внимания, хотя мне было всё равно плевать, даже если бы смотрели. К горлу снова подступил жгучий комок, стало тяжело дышать. Я смахивал подступающие слёзы, не давая им скатиться по щекам. Только недавно зажившая рана снова была задета, проткнута насквозь. То, что я упорно прятал на подкорке своего сознания, снова начало заполонять мысли. Старая, прежняя жизнь, которая казалась настолько далёкой, что воспринималась как сон. Я снова стоял над надгробной плитой своих родителей совершенно один, пока немногочисленные родственники хлопали меня по плечам и гладили по голове. Мама улыбалась мне с фотографии, словно мы гуляли с ней в парке, а отец хмуро и грозно глядел, говоря «Кирилл, не балуй!». Мама часто брала меня с собой в лес, где мы вместе собирали травы, а потом сушили их на зиму. Отец занудно причитал, мол «Дурью маетесь, почему в магазине не купить?», и что мы быстрее клещей наловим, чем найдём там что-то стоящее. Или как папа впервые посадил меня за своего тонированного «кабана», запретив под страхом ремня заглядывать под сиденья, а мама ещё долго кричала «Как ты мог дать семилетнему ребёнку рулить по городу?!». Мысли смешались в тягучую кашу, меня начало подташнивать. Я достал перстень из кармана и до боли сжал в руке. Я глубоко вздохнул и сквозь пелену слёз посмотрел в сторону пустыря. Во мне начала зарождаться чистая ярость, которую я не испытывал никогда прежде. Виски загудели, пульс участился. Ватными ногами я поднялся с земли, не отрывая глаз от заворота к поляне. «Оно этого и добивается… Сука!» рациональная часть меня кричала, чтобы я взял себя в руки, но с каждым ударом сердца эмоции всё больше накрывали меня с головой. Я был готов голыми руками налететь на эту тварь, разорвать её на части, зубами выгрызать из него куски – сделать всё что угодно, лишь бы боль внутри прошла. Я накрыл голову руками и сильно сжал волосы.

      – Нет-нет, нельзя… – Я еле слышно бормотал себе под нос. – Так я ничего не добьюсь… Они бы точно не хотели этого. Бабушка бы не хотела…

      Перед глазами возник образ моей любимой старушки, как она заботливо наливала мне чай и била линейкой по рукам, когда я некрасиво записывал задания. Как причитала, чтобы я всегда был в порядке