Вдовий плат (адаптирована под iPad). Борис Акунин

плечо матери потянулся к кубку с вином, шумно глотнул.

      Каменная презрительно молчала. Она была урожденная Шельмина, из рода нового, поднявшегося меньше ста лет назад, но новгородцы считались не столько стариной и знатностью, сколько богатством.

      Про то же сказала и Шелковая, с мирной укоризной:

      – У нас не Москва, мы людей по достоинствам ценим. Если ты умен и удачлив, станешь хоть боярином, хоть посадником. На том стоим.

      Марфа чуть качнула головой – ее брат прикусил язык.

      Помолчали.

      Ананьин осторожно спросил:

      – Ты, Настасья Юрьевна, для какого разговора позвала?

      – Звала да не тебя, – отрезала она. – Разговор будет женский, не для мужских ушей.

      – Понесла что ли, боярыня? – сжеребятничал Дурень и сам же, один, заржал.

      Мать цыкнула на него, как на собачонку:

      – Псст! – И Настасье: – Женский так женский.

      Поняла, что при лишних разговора не будет.

      Ефимья сказала мужчинам радушно:

      – Посидите, гости, попотчуйтесь. А мы пойдем в мою светелку. Про наше, бабье, поговорим.

      У Ананьина и Лошинского лица сделались тревожны, Горшенин масляно улыбнулся, по нему никогда не поймешь, о чем думает.

      Женщины поднялись, мужчины остались ждать, что решат великие женки.

      Подле самой двери Настасья махнула Захару – тот подлетел, семеня от показного усердия.

      – Важно ступай, – шепнула она. – И так на шпыня похож, с бритой рожей.

      Он приосанился, расправил плечи, пошел за женами важно.

* * *

      Тесная светелка была похожа на узорчатую шкатулку. Борецкая покосилась на златошелковые стены, бухарские ковры, венецианские зеркала неодобрительно. Она уюта и красоты не любила. У нее самой в доме все палаты были просторны, воздушны, по-монашески голы.

      Сели так: Марфа прямо, словно гвоздь вколотила, Ефимия – легко, по-птичьи, Настасья – неспешно, увесисто.

      Без мужчин сразу перешли к делу, зря время тратить не стали.

      – Вчера он уже в Крестах был, – сказала Григориева. – И дале поехал.

      – Это вся твоя весть? – покривилась Борецкая. – Без тебя ведомо. Следят мои, доносят. Вчера Иван проехал от Крестов всего двенадцать поприщ и встал лагерем. Затеял на зайцев охотиться. Не спешит. Томит нас нарочно. Когда до города доберется – один Бог знает.

      Захар из-за Настасьиного плеча тихо молвил:

      – Великий князь к Новгороду будет через шесть дней. В город не войдет, встанет в Рюриковом городище, у наместника Семена Борисова.

      Каменная слышала про это впервые, но виду не подала. Что ж? Она ведь у Захара про то не спрашивала. Отметила про себя: своеволен. Ему было велено помалкивать, пока не спросят, а влез. Но получилось кстати.

      Объяснила:

      – Захар это, ближний мой человек. Расскажи боярыням, что мне сказывал.

      Говорил Захар как должно –