Шахматы с Машиной Страшного суда. Хабиб Ахмад-заде

бильярдном столе, штыком проковырял в нем дыру и укрепил на рычаг переключения скоростей.

      Включив скорость, я рванул машину с места. Парвиз, не протестуя, сидел в седле мотоцикла и упирался обеими ногами в пол кузова. Его ноги доставали до пола, и он с легкостью удерживал мотоцикл. А мне хотелось вогнать фургон в каждую воронку и рытвину, какие только встретятся. И все же я остановил себя: «Побойся Бога, сумасшедший!»

      Нрав этой машины был мне неизвестен. Потому я всё внимание сосредоточил на управлении ею. Но тем самым я отвлекся от дороги, и вот угодил в яму. Фургон взлетел и ухнул вниз. Я почувствовал, как всё в кузове: поварешки с котлами, мотоцикл и – самое маловажное, Парвиз – взметнулось в воздух. Он посмотрел на меня через зеркало, и мне очень захотелось, чтобы он принял это за мою месть. С деланной небрежностью я пожал плечами: я знал, что ответить он ничем не может. И я повел фургон дальше…

      Мы проехали через единственный в городе рынок с едва теплящейся торговлей. И как же мне повезло, что я за рулем, а Парвиз там, в кузове, на посмешище. Справа и слева от нас лавки с выбитыми дверями и витринами, брошенные – ими завладели теперь сельские женщины-торговки, и надо слышать, какой крик они поднимают вокруг продажи двух мисок простокваши из буйволиного молока и нескольких пучков зелени. Несчастные женщины этого попавшего в блокаду полуострова: затемно они тянутся сюда пешком из деревень, чтобы добыть кусок хлеба себе и детям, оставленным из страха обстрелов там, в пальмовых рощах; дети ждут их возвращения уже вечером. Интересно, а где сейчас мужья этих женщин?

      Но эти проблемы – сами по себе, а главным моим делом после починки мотоцикла оставалось всё то же. А именно: найти воронки от ночного обстрела и соотнести их с засеченными орудиями, после чего отправиться к дивизионным артиллеристам и доложить обо всем уважаемому господину майору, владельцу великолепного военного джипа, согласовать ответный огонь по вражеским батареям.

      Имени господина майора я так и не спросил, и на его военной форме оно тоже не было написано. Первая наша встреча была отмечена таким сильным моим волнением, что я даже звание его перепутал, и с его стороны также возникла какая-то обида, до сих пор проявляющаяся в его холодном обращении со мной.

      Я ехал дальше по проспекту, и вот – главный в городе перекресток; до войны перекресток наполняли самые разные автомобили. Слева стояли почти впритык друг к другу христианская церковь и мечеть. Здание церкви начиналось почти от самого перекрестка и было белого цвета.

      Я с силой ударил по тормозам и оглянулся. Парвиз с напряжением удерживал равновесие мотоцикла. Быстрым жестом руки он как бы спросил меня: «Чего творишь?» И я ему показал на железный, увенчанный крестом купол церкви. Тогда и он заметил следы нового обстрела – возле верхнего окна на порядочном расстоянии от крыши церкви. Там словно бы цветок распустился, рама же окна была вырвана. И черный дым взрыва оставил для всеобщего обозрения причудливый силуэт на белой стене.

      Вообще эта церковь была зданием поистине