Зовем воображение на помощь. Детская нарративная терапия. Дэвид Марстен

ребенок чувствует себя заброшенным», «подростку положено бунтовать»).

      Язык, которым мы пользуемся, чтобы сделать детей «измеряемыми», в зависимости от того, сколь много он значит в конкретном культурно-лингвистическом контексте, может вызывать больше или меньше ассоциаций. Артур Франк объясняет, что «успех рассказываемой истории, неважно, насколько она личная, зависит от того, связывает ли рассказчика и слушателей общее пространство нарратива» (Frank, 2010, p. 14). Например, из всем нам знакомого выражения «детская невинность» проистекает представление о том, что дети обладают некоторой врожденной мудростью (вспомним фразу «устами младенца…»). Под гипнотическим воздействием этого представления образ ребенка как будто выводится за рамки языка и огромного количества нарративов, накопленных нашей культурой. Кажется, будто детей нисколько не затрагивает развращающее влияние общества, но вот ребенок неумолимо взрослеет, его затягивает в мир социума, песок отмеряет последние секунды, и все – невинность и безгрешность навсегда утрачены. По крайней мере, так гласит история. Пол Клок и Оуэн Джонс указывают на то, что причиной появления подобного тоскливо-мечтательного взгляда на природу детства стали социально-экономические особенности индустриализации:

      Сельская жизнь, в частности сельская местность, дикая природа противопоставляются таким образом разрастающимся промышленным городам… В то же время ребенок становится ключевой фигурой в романтическом мышлении, потому что ребенок ассоциируется с природой, ставшей по-новому привлекательной.

      …И в ребенке, и в природе видели чистое и невинное, даже райское состояние… не запятнанное взрослением и, соответственно, развитием «общества» (Cloke & Jones, 2005, p. 323).

      Когда однажды дети столкнутся с миром стали и копоти, им придется пройти ученичество в обществе, которое ждет их с нетерпением и которое навсегда изменит их. По иронии судьбы, мы по-прежнему зависим от языка, метафор и знакомого культурного нарратива, поэтому легко можем представить себе эту картинку. И даже понимание того, как устроен этот нарратив, не делает картинку менее убедительной. Родители в результате чувствуют, что перед ними стоит невыполнимая задача – защитить своих детей от цивилизации, которая придет и отнимет присущие им природные дарования в угоду своему грязному образу и подобию.

      Сегодняшние родители часто замечают, что воюют на два фронта: они должны сканировать внешний мир на предмет возможных опасностей и одновременно обращать внимание на внутренний мир своих детей – постоянно мониторить, что может быть не так внутри. Это язык защиты (т. е. уязвимости) и дисфункции (т. е. ненормальности), именно он выбирается для разговора в кабинете терапевта. Вот, к примеру, как Беверли, мать девятилетней Морин, использует диагностические термины в первой беседе по телефону с Дэвидом М. (Д.М.).

      Беверли (очень озабоченно): Боюсь, что у нее тревожное расстройство.

      Д.М.: