Последнее письмо из Греции. Эмма Коуэлл

Приземлилась, позвоню позже. Люблю тебя больше сыра! Целую.

      Если я полечу под откос, последнее сообщение ее поддержит, когда она будет меня оплакивать.

      Когда мы спускаемся с горы, я замечаю вдалеке мерцающую серебряную полосу. Море! К счастью, дорога становится шире, и я отпускаю подлокотник, разглядывая деревеньки, через которые проезжаем. Почти в каждой есть пекарня, иногда две, и несколько автозаправочных станций. На обочине припаркованы или брошены мопеды и старые тракторы. Возле кафе сидят мужчины и, разговаривая, бурно жестикулируют. То ли травят анекдоты, то ли спорят – не понять.

      Вижу дорожный знак «Μεθώνη», до Метони всего восемь километров, и у меня перехватывает дыхание. Когда мы поворачиваем к деревне, мерцающая серебряная полоса расширяется, окутывая бескрайнюю синеву горизонта. Похоже на паломничество к святым местам. Что это? Я выполняю поручение матери или свое? Может, и то и другое.

      Перед нами вырастает внушительная гора, в тени которой прячется город Пилос. Вдоль дороги тянутся рощи, оливковые деревья перемежаются с виноградниками, соперничающими за место под солнцем. Сады апельсиновых, лимонных и гранатовых деревьев, опунций с зубчатыми шипами.

      По ухабистой дороге мы въезжаем в Метони. Я надеюсь разглядеть место действия картины, но из машины невозможно ничего толком разглядеть. Интересно, что здесь было тридцать лет назад, когда мы с мамой впервые сюда приехали? И недавно, когда мама приезжала одна, – многое ли изменилось за эти годы?

      Яннис сворачивает по крутому склону и едет сквозь фруктовый сад к большому белому дому. Он поворачивается ко мне:

      – Мы приехали, и здесь я вас покидаю.

      Он с лязгом тянет ручной тормоз, и серебряное распятие, свисающее с зеркала заднего вида, вздрагивает от резкой остановки. Я плачу ему заранее оговоренную сумму красочными купюрами и благодарю. Подняв облако пыли, такси исчезает из виду.

      Указатель «Информация» ведет во внутренний дворик, выложенный коричневой керамической плиткой. По обе стороны от входной двери темно-красного дерева на фоне красивой светлой каменной кладки стоят огромные вазоны с массивными алоэ. Пузатый коричнево-белый пес лениво виляет мохнатым хвостом и поднимает голову, чтобы посмотреть на меня. Его равнодушное приветствие разметает по террасе опавшие листья оливковых деревьев. Постучав в дверь, я слышу внутри шорох.

      – Nai, nai, erchómai! – кричит чей-то голос.

      Последнее слово либо «заходи», либо «иду». Что бы то ни было, я подожду. Слышатся шаги, и дверь распахивается.

      На пороге меня тепло приветствует высокая худощавая женщина лет пятидесяти, одетая в алый халат с оранжевыми полосками. На голове у нее красная косынка, завязанная спереди. Блестящие черные волосы собраны в хвост. Угловатыми чертами женщина напоминает птицу.

      В руках у нее рваная тряпка, которой она стирает с кожи что-то, похожее на глину. Я улыбаюсь ей в ответ и начинаю заготовленную речь:

      – Yiássas, to ónomá mou eínai Sophie Kinlock. echó kánei krátisi.

      Я отчаянно надеюсь, что она уловила