Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин. Г. Ярхо

и ощущаю ли в себе силы перенести волнения этого дня. Я ответила утвердительно, и против всеобщего ожидания обряд не был отменен.

      Все было подготовлено еще накануне. Зазвонили колокола, возвещая всему миру, что сейчас появится еще одна несчастная. У меня снова забилось сердце. Пришли одевать меня. Этот день – день облачения. Сейчас, когда я вспоминаю всю эту церемонию, мне кажется, что в ней могло быть нечто торжественное и очень трогательное, если бы речь шла о молоденькой и неопытной девушке, не увлекаемой никакими иными склонностями. Меня привели в церковь, отслужили обедню. Добрый викарий, предполагавший во мне смирение, которым я отнюдь не обладала, сказал мне длинную напутственную речь, где не было ни одного слова, которое бы не шло вразрез с истиной. Как нелепо было все, что он говорил о моем счастии, о благодати, о моем мужестве, рвении, усердии и всех тех добрых чувствах, которыми он меня наделял. Противоречие между его похвалами и тем поступком, который я собиралась совершить, смутило меня, и я начала колебаться; но это колебание длилось недолго. Я лишь острее ощутила, что во мне нет тех качеств, какие требовались, чтобы сделаться хорошей монахиней. Наконец страшная минута наступила. Когда надо было стать на то место, где я должна была произнести обет, у меня подкосились ноги. Две товарки взяли меня под руки, голова моя упала на плечо одной из них, я еле передвигала ноги. Не знаю, что происходило в душе присутствующих, но перед ними была юная умирающая жертва, которую влекли к алтарю; со всех сторон до меня доносились вздохи и рыдания, но среди них не было слышно вздохов и рыданий моих родителей, – я твердо уверена в этом. Все встали, некоторые из молодых девушек взобрались на стулья и держались за перекладины решетки. Наступило глубокое молчание, и священник, возглавлявший мое пострижение, сказал:

      – Мария-Сюзанна Симонен, обещаете ли вы говорить правду?

      – Обещаю.

      – По доброй ли воле и желанию находитесь вы здесь?

      Я ответила: «Нет», – но сопровождавшие меня монахини ответили за меня: «Да».

      – Мария-Сюзанна Симонен, даете ли вы Богу обет целомудрия, бедности и послушания?

      С секунду я колебалась, священник ждал, и я ответила:

      – Нет, сударь.

      Он повторил:

      – Мария-Сюзанна Симонен, даете ли вы Богу обет целомудрия, бедности и послушания?

      Я ответила более твердым голосом:

      – Нет, сударь, нет.

      Он остановился и сказал:

      – Придите в себя, дитя мое, и слушайте меня внимательно.

      – Отец мой, – сказала я ему, – вы спрашиваете, даю ли я Богу обет целомудрия, бедности и послушания. Я хорошо расслышала вас и отвечаю: «Нет».

      Затем, повернувшись к присутствовавшим, среди которых раздался довольно громкий шепот, я знаками показала, что хочу говорить. Шепот прекратился, и я сказала:

      – Господа,