Безупречные создания. Елена Михалёва

Чиновники всех мастей и отставные военные навещали её папеньку. Лиза к ним привыкла и не боялась посторонних. Лишь свято следовала наказам своего родителя вести себя прилично и тихо, как и подобает благовоспитанной даме. Однако её очень заинтересовали записи пристава. Оттого и говорила она медленно: постоянно отвлекалась, чтобы разобрать в них хоть что-то вверх тормашками. Кроме того, среди бумаг она заметила их фотографии из институтских альбомов. Роскошь, которой, видимо, следствие попросило поделиться.

      – Мы с Натальей Францевной коротко побеседовали о том, что погода дивная и хорошо бы погулять, – продолжала Лиза. – Потом Наталья ушла в ванную комнату. Она прямо за углом, поэтому почти сразу я услышала её крик и побежала к ней. А до этого… – девушка нахмурилась. – До этого я попыталась с Татьяной поговорить. Пошутила про её жениха и про привычки. Посмеялась, что нельзя так долго спать. Но ответа я не дождалась, потому что Наташа закричала и я побежала к ней.

      – Про жениха мы позже поговорим. – Ещё одна пометка карандашом на бумаге. – Расскажите, что вы увидели, когда прибежали на крик.

      – Наталья сидела на полу у входа и кричала в истерике. – Лиза вновь вспомнила представшую перед ней жуткую картину, как если бы всё случилось только что. Она прикрыла глаза, чтобы побороть внезапный приступ дурноты. – А Ольга Николаевна лежала в дальнем конце помещения, где у нас зеркала и раковины. C'était horrible[5], – прошептала Бельская, после чего тяжело вздохнула. – Она лежала на спине, раскинув руки. Глаза открыты. Кожа у неё посинела. И кровь всюду была. На раковине даже. Но вроде бы не свежая, а подсохшая.

      Пристав прищурился.

      – Как вы это определили, голубушка, позвольте узнать? Близко подходили?

      – По цвету, – тихо призналась Лиза.

      Она не могла избавиться от мысли, что ничего страшнее в своей жизни не видела. И надеялась, что вовсе не увидит. На её памяти смерть была исходом дряхлых стариков и отважных солдат на войне. Она являла собой жутковато-торжественную картину проводов в мир иной, когда близкие плачут в церкви под молитвы за упокой души усопшего. В такие моменты приходило осознание потери. Принятие неизбежности происходящего. А смерть Ольги и Татьяны виделась Бельской чем-то чудовищно противоестественным. Неправильным. Вызывающим дурноту. Трагедией, которая вовсе не имела права на своё свершение. Оттого, наверное, Лиза всё ещё вспоминала вчерашнее утро, как нечто нереальное.

      – Мне сначала почудилось, что кровь ужасно красная, а потом я поняла, что подсохшая как будто. – Девушка нервно дёрнула плечом, отгоняя возникший в памяти образ. – Я же ведь за городом в усадьбе росла. Сама коленки разбивала в кровь. Видела подсохшие ранки у дворовых ребятишек. Да и Ольга такая синяя была, словно очень долго пролежала. Но близко я не подходила. – Она помедлила, собираясь с духом, а затем спросила: – Думаете, она ночью пошла в уборную, поскользнулась, упала и голову о раковину разбила?

      – Élisabeth![6] – строго одёрнула её Анна Степановна.

      – Я слышала, как другие классные дамы об этом

5

Это было ужасно (франц.).

6

Елизавета! (франц.)