Вчера растаял снег. Иван Карасёв

о себе думать придётся. Как свою шкуру спасать. Ох, проходили уже!

      Семёныч приподнялся, упёрся спиной в стену подвала. Выщербленная временем острая кирпичинка больно вонзилась в тело. Он подвинулся, устроился поудобней, поправил шинель, которой укрывался, достал из кармана недописанное письмо, положил рядом помятую от длительного ношения, слегка пожелтевшую фотографию жены с младшей дочкой и принялся дописывать. Надо всё ж таки придать посланию домой более оптимистическое окончание. А то негоже так. Ещё раз перечитал написанное. «Да, не дело, – решил, – сейчас заверну что-нибудь про победу, про то как после войны заживём, дружно и радостно, как внуков растить будем. Ведь дом цел, город не в развалинах лежит, не чета другим. Жизнь после войны лучше будет. Да, вот так и надо, оно хорошо выйдет».

      – Ефрейтор Стариков, на выход! – вдруг раздался чей-то голос со двора. Молодой такой, совсем юный, цыплячий голосок.

      «Нагнали пацанов чуть ли не двадцать восьмого года рожденья! Им ещё за мамкины юбки прятаться, а туда же! Разрабатывают командные интонации, едрёна кочерыжка!» – выругался про себя Семёныч, а вслух на всякий случай поинтересовался:

      – Чего там? Кто вызывает?

      – Начальник штаба вызывает, товарищ ефрейтор.

      В лазе показалось тонкое мальчишеское лицо того самого солдатика, что недавно стоял на карауле у штабной землянки и прятал в рукав самокрутку, увидев Семёныча.

      – А чего надо, не знаешь? – спросил Семёныч и тут же понял, что сморозил глупость. Кто этому пацану докладывать будет?

      – Не знаю, товарищ ефрейтор, только там суматоха какая-то пошла, – солдатик совсем по-детски поковырялся пальцем в носу и продолжил, – комбат без конца по телефону надрывается, начштаба с помощником носятся как угорелые.

      – Ясно, иду, скажи, щас буду, уже бегу, – пробормотал Семёныч и стал натягивать сапоги. «Никак началось, что ж, того и следовало ожидать, недолго музыка играла! Вот так вот, Петруха, и радоваться! Чему? Войне конец вот-вот, а мы… Тьфу ты» – зло сплюнул батальонный писарь Стариков и поспешил в штаб.

      А там действительно царила редкая кутерьма. Комбат громко, не стесняясь панических интонаций, отчаянно ругался с кем-то по телефону, помначштаба при помощи ординарца командира спешно паковал в большой холщовый мешок документы, а сам начальник штаба что-то торопливо вычислял, сверяясь с картой. По всему было понятно – готовился очередной, уже второй в этом году, «драп». Семёныча сразу поставили перебирать бумаги, что в печку, что с собой забрать. А он только про себя отметил: «Да уж действительно, «за исключеньем пустяка», вот тебе и пустячок! Наступил!»

      Бегство

      Катя прижимала трубку, до боли сдавливая ухо. Крутила влево-вправо шкалу. Возвращала её в прежнее положение. Слушала. Вслушивалась. Вызывала его: «Река! Река! Я Гора! Река! Приём!» Ничего. Только обычное потрескивание эфира. «Гора, Гора, я тебя люблю!» – стучало в висках. «Я тебя тоже!» – шептала она в ответ.

      – Нет, он жив, жив! – уже почти во весь