То было давно…. Константин Коровин

«adoremus»[2].

      Вдруг страх охватил меня, и я быстро пошел к повисшим на петлях воротам, к давно заросшей дороге.

      С дороги обернулся к дому: сад снова спрятал его. Только высокая крыша печально возвышалась над вершинами дерев.

      На проселке слышу, кто-то едет сзади. Я остановился. Подъезжает телега. Сидит в ней крестьянка. Я говорю:

      – Подвези меня, тетенька, до деревни.

      – А ты чей будешь?

      – Охотник, – говорю. – Из Старого.

      – Ишь ты. Далече зашел. А Блохина знаешь?

      – Как же, – отвечаю. – Василия Иваныча.

      – Ну, садись.

      – Чей это дом, тетенька?

      – Дом-то? Осуровский дом, господской.

      – И никто в нем не живет?

      – Нет.

      – И сторожа нет?

      – Теперя нет, допрежь был: Семен Баран. Он и нынче в нашей деревне. Баран. Состарел.

      – Вот ты меня к нему и вези.

      – Во, сичас завернем тутотка. Он вдовый, Баран, он тебе будет рад. Он тоже на охоте был ловкий. Знатно лосей бил. Таперя состарел.

      Семен Баран, высокий старик, встретил меня у крыльца. Я залюбовался его седой курчавой головой и веселыми голубыми глазами.

      – Ты Коровин, а? – сказал Баран и засмеялся.

      – Чего ты смеешься? – удивился я.

      – Ты один?

      – Один.

      – Ишь ты!.. Одному тут и не выйти. Плутал, чай, по лесам.

      – Верно, плутал.

      – Ну, иди в избу, я самовар тебе вздую.

      Изба у Семена была чистая, покойная, на стене портреты в резных рамах и ружье. Скоро появились на столе лампа, самовар, грибы, оладьи, чай со сливками… Словом, то, чего нигде нет на свете, а только в России: ни оладьев таких, ни сливок, ни Семена – нигде нет!

      Пьем мы с ним анисовую и едим лосиновую солонину, с огурцами свежего просола… Вы, пожалуй, читатель, и не пробовали никогда лосины-то с огурцами. Вспомнил я, и вот стало мне грустно: загрустил о России, какой теперь нет…

      А Семен Баран, высокий старик в седых кудрях, в тот вечер мне говорит:

      – Я тебе завтра глухарей покажу. Ты один не найдешь… Ты, чай, забыл меня, а я у тебя был, когда ты нашу охоту покупал. Помню, красненькую дал и нынче по красненькой мужикам посылаешь. Мужики говорят: «Чудак – барин, тут всё вольно в лесинах, а платит». Ну, пьют за твое здоровье вино.

      – Постой, Семен, а что за дом, где ты сторожем был?

      – Эва, брат, ты о чем… Дивий дом, и всё. Я там мертвечиху видал.

      – Мертвечиху?

      – А то нет? Страсть. И посейчас к дому нипочем не пойду. Днем, когда хожу к пруду за карасями, и то поглядываю. А ночью – ни-ни…

      – А как же это тебе показалось, Семен?

      – А так… Пробил я, помню, в пруду у дома ледок и поставил верши: карась в пруду хорош. Ну, пошел я ночью мои верши смотреть. Под праздник было. Месяц, ночь светлая. Смотрю, карася набило – не протолкнуть. Рад я, вытряхиваю их в корзину и чегой-то и обернись. А в ставнях-то, в щели, вижу огонь. Что, думаю, такое? Залез я на балкон, гляжу в окно. А

2

«Будем любить» (лат.).