Крысолов. Флора Эйзенштейн

Счастливцы и вовсе умудряются создать идеальную гармонию между двух морей. Вселенная им благоволит, она довольна таким равновесием, да.

      Но есть и те, кто слишком заняты только одним – только пьют или только плачут. В конце концов, человек так растворяется в этом своем море, что его как будто и вовсе не существует. Даже для себя самого. Если ты море – то ты только море. Человека в тебе больше нет.

      Как же это работает? Трудно объяснить, но я попробую найти простые примеры.

      Вот, скажем, если вы трудитесь – найдите минуту помочь и другим в их делах, не занимайте все время только собой и своим путем.

      Если пируете – помяните тех, кто не за столом.

      Если плачете – пейте.

      Хоть иногда ставьте все с ног на голову. Как бы это странно ни казалось, только это – путь к равновесию. Моря не должны иссякнуть. Иначе окончится сама жизнь.

      * * *

      Вот нам с сестрой, видимо, выполняя завет соблюдения вселенских сил, выпала разная судьба. Мы стали двумя заклятыми антагонистами. Ей пришлось пить свое море, а мне – плакать.

      Моя старшая сестра Мария всегда была папиной любимицей, образцовая принцесса: с золотыми кудряшками, синими глазищами, вздернутым носом и в вечном розовом платье, как будто в мире не существует никаких других цветов. На всех фото той поры, какую я не видела и не могла застать, так как еще и вовсе не существовала, она всегда была как любимая куколка – в объятьях родных, в кругу улыбающихся и обожающих ее бабушек, тетушек, мамы и папы. Кто-то вечно тянулся, чтобы ее поцеловать, или кто-то тискал ее на руках, держал в объятьях, умилялся и ворковал. Даже на младенческих фото, когда другие дети кажутся сморщенными и вздутыми, Мария была как розовый зефир и глаза ее сияли.

      Когда родилась я, Марии было уже семь лет. Почти как взрослая, к моему появлению она отнеслась с нежностью и без ревности. Но нежность эта тоже была кукольная – отдающая льдом. Она ласково целовала меня в лоб, гладила ладошкой по русым жестким волосам, ворковала: «Малышка, малышка!» – но я никогда ее не волновала. Абсолютно.

      Кстати, мое рождение как будто вбило клин в нашу семью. Я оказалась виновата без вины. Просто за неделю до моего рождения нашей маме приснился странный сон – как будто она видела во сне девочку, очень похожую на Марию, и эта девочка сообщила, что зовут ее Вера. Мама сразу решила – это ей приснилась я, и от плана назвать второго ребенка так, как придумал папа – Никой, она тут же отказалась. Папу это уязвило (может быть, даже не мамино решение, а то, что какой-то еще не родившийся ребенок уже качает свои права и идет против его авторитарной воли), и всю неделю он спорил до хрипоты и называл сны чушью, бредом и фантазиями сумасшедшего. Вот так просто – «сумасшедшего», в мужском роде, не уточняя, кого он имеет в виду, потому у мамы даже обидеться не получалось. Но и от своего решения она не отступала, продолжая стоять на своем даже на пороге родильного отделения.

      Так появилась я. И имя мне дали компромиссное – Вероника. При этом папа всегда звал меня только