Подлинная история баскервильского чудовища. Михаил Харитонов

      – Отвратительно, – сказал доктор Ватсон, складывая газету.

      – Ничего особенного, – заметил Холмс, обгладывая ножку холодной куропатки. – Разговоры о растрате средств – обычное ремесло газетчиков. Министерство, как всегда, отмолчится: серьезных доказательств нет никаких. Пошумят и забудут.

      – Простите меня, Холмс, за все эти годы я должен был привыкнуть к вашей проницательности, – растерянно сказал Ватсон, – но как? Вы ведь, кажется, не видели сегодняшних газет. И уж точно не могли знать, что я читал сейчас. Могу поклясться, вы даже ни разу не посмотрели в мою сторону!

      – Элементарно, Ватсон. – Холмс потянулся к бутылке «Монтраше». – По шороху, с которым вы переворачивали страницы, я определил, что вы читаете «Таймс». В зависимости от размера листа и качества бумаги газеты издают разные звуки. Хотя как-то раз в молодости, распутывая одно дело на континенте, я спутал на слух «Санкт-Петербургские ведомости» с «Дрезденскими известиями». Но ни с чем нельзя спутать тот специфический хруст, с которым раскрываются страницы «Таймс», основанной в тысяча семьсот восемьдесят пятом году типографом Джоном Уолтером, всегда использовавшей самую лучшую бумагу и печатные машины, в частности вальцовый пресс… Образчик респектабельности, тираж около пятидесяти тысяч… Впрочем, с этим ясно. Пойдем дальше, – он осушил бокал и снова принялся за куропатку, – за эти годы я неплохо изучил вас, Ватсон. У вас есть привычка начинать с раздела объявлений, а передовицу оставлять напоследок. Поскольку сразу после чтения вы сложили газету вдвое, значит, ваше восклицание относилось именно к передовице. Я также замечаю, что вы, пораженный человеческим страданием, непременно воскликнете: «Ужасно!», дурные вести из колоний встретите восклицанием «Кошмар!», низость назовете низостью, а вот слово «отвратительно» прибережете для злоупотребления деньгами налогоплательщиков. Наш родной язык так богат синонимами… Ну а про назревающий скандал в министерстве я знал заранее… кажется, от Майкрофта, да это и не важно. Конкурировать с этой новостью могло бы только открывшееся разорение одного банка, но я как раз занимаюсь этим делом и уже принял все меры, чтобы избежать огласки. Как видите, ничего сложного.

      – Да, все очень просто, Холмс… после того, как вы мне это объяснили, – вздохнул Ватсон.

      Друзья сидели в комнате на Бейкер-стрит. Все вокруг было как обычно: обстановка здесь не менялась годами и даже десятилетиями. Даже насквозь прожженная полка с химикалиями висела на своем законном месте.

      Холмс, облаченный в свой привычный красный халат, устроился у камина и с аппетитом поглощал ланч – впрочем, это можно было назвать и завтраком, так как великий сыщик встал около полудня. Ватсон, напротив, провел бессонную ночь у постели больного и оттого был несколько раздражен, что, как известно, не способствует хорошему аппетиту. Поэтому он предпочел куропатке газету.

      – А это что за дрянь? – Ватсон с недовольством покосился на обтрепанный женский зонтик, прислоненный к стене рядом с футляром для скрипки. – Вы опять переодевались старухой?

      – Что? А… – Холмс махнул рукой. – Да, недавно пришлось. Нужно было проследить за одним высокопоставленным негодяем, развращающим невинных девушек в предместьях.

      – Что-нибудь удалось узнать? – встревожился доктор.

      – Так, пустяки. Лорд… впрочем, обойдемся без имен и титулов, время еще не пришло… – рассеянно сказал Холмс, подливая себе вина, – разумеется, переодетый, в парике и с накладной бородой, был замечен мной возле одной гостиницы с дурной репутацией. Под руку он вел молодую девицу, скрывающую лицо под вуалью. Девушку мне не удалось разглядеть: было темно. Но по отпечатку каблука в комке лошадиного помета – простите, Ватсон, что я говорю об этом за завтраком, но вы медик… так вот, по отпечатку каблука я определил кое-какие интересные подробности, которые могут дать направление дальнейшим поискам. Но – тс-с-с, Ватсон, об этом рано говорить. Так или иначе, я спасу ее, вырву из лап гнусного негодяя. Пока что моя добыча очень скромна: лорд дал мне пенни.

      Ватсон смущенно хихикнул, рыжие усики вздрогнули.

      – Кстати, – вспомнил он, – мы пойдем вечером на новую постановку? О ней много говорят.

      – Не знаю, – Холмс поморщился, – не знаю. Оффенбах бывает недурен, но мне ближе чисто французская музыка. Не подумайте только, что я разделяю известный предрассудок. Но это как с кухней: если уж пробовать pasta, то поваром должен быть настоящий итальянец, а не giudeo, которому запрещено употреблять в пищу frutti di шаге. Так и в музыке. Хотя у него есть одна приятная мелодия… – Холмс попытался засвистеть.

      – Кстати, об итальянцах, – поспешно спросил Ватсон. – Вы, насколько я помню, назначили сегодня доктору Струццо? У него к вам было какое-то дело.

      – Я никогда и ничего не забываю, – самодовольно заметил Холмс, опуская тонкую белую руку в ведерко с углем, где он предпочитал хранить свои трубки, и готовясь приступить к сложному ритуалу раскуривания. – Ватсон, вы не помните, куда я положил табак?

      – Последний раз я находил его в носке персидской туфли, – сообщил Ватсон.

      – Отлично, – Холмс