Фаина Раневская. Жизнь проходит и не кланяется. Софья Бенуа

старалась падать грациозно и красиво. С годами, конечно же, да и, слава Богу, это увлечение понемногу прошло. Но один такой обморок я помню очень хорошо, очень ясно и отчетливо. Он надолго сделал меня счастливой. В тот, совершенно обычный на первый взгляд, день я шла по Столешникову переулку, разглядывая поражающие взор витрины роскошных магазинов, как вдруг рядом с собой я услышала голос человека, в которого была влюблена, можно сказать, до одурения. Я тогда собирала фотографии этого парня, писала ему письма, но никогда их не отправляла, караулила объект своей страсти у ворот его дома – словом, совершала все полагающиеся влюбленной дурочке поступки.

      – Добрый день! – сказал мне возлюбленный.

      – Добрый… – только и успела ответить я и тут же поспешила упасть в обморок.

      От волнения я упала неудачно и довольно сильно расшиблась. Сердобольные прохожие занесли меня в находившуюся поблизости кондитерскую, которая принадлежала тогда супружеской паре – француженке с французом. Добрые супруги влили мне в рот крепчайший ром, от которого я тотчас же пришла в себя и… снова немедленно потеряла сознание, на сей раз по-настоящему, так как снова услышала:

      – Фаина, ты не сильно ударилась?

      Это был тот же любимый голос…»

      Курский вокзал Москвы на старой открытке.

      Возможно, именно такую картину увидела юная Фая, прибыв в Москву в 1913 году

      Москва с ее ужасной дороговизной и суетой поразила Фаину своей неприступностью, равнодушием энергично спешащей толпы: городу, о котором она так долго грезила, совершенно не было дела до нескладной девочки с саквояжем. Люди из администраций театров, с которыми ей удалось пообщаться на тему трудоустройства, вели себя в лучшем случае небрежно и холодно, а в худшем – оскорбительно замечали Фаине, что к театру у нее – профессиональная непригодность. Проницательный отец, выждав некоторое время, прислал дочери денег на обратную дорогу и велел возвращаться: уставшая от московских мытарств и житья в дрянной, съемной комнатушке с клопами, Фая собрала свой саквояж и села в поезд «Москва-Таганрог», чтобы вернуться домой и получше подготовиться к штурму московских театров – Раневская и не думала сдаваться. Она удивлялась тому, насколько ее отец волновался на тему: «А что скажут люди?», саму ее это даже в юные годы совершенно не волновало. Время стеснительности и желания быть в тени прошло, девочка выросла. Она себе она позже рассказывала:

      «А меня никогда не волновало, что подумают люди. Разве волнует кошку, что о ней думают мыши? Нет, конечно! Стоит только задуматься о том, что скажут люди, как жизнь сразу же начинает катиться к чертям. Опасный это вопрос – лучше никогда его не задавать. Ни себе, ни окружающим».

      Вторая попытка стать актрисой состоялась в 1915 году – Фаина решила для начала поступить в театральное училище. У респектабельного дельца Гирши Фельдмана не укладывалось в голове, как в его семье могла вырасти девочка, стремящаяся к профессии, не сильно (по его мнению) отличающейся от работы в борделе.