Покидая Саракш. Олег Борисович Антонов

этим людям. Поэтому я и спрашиваю вас о том, как вы это переносите. Мне это нужно знать, я ведь собираюсь здесь жить и работать.

      Максима обижало то, что Рудольф все еще относился к нему, как к мальчишке, который был нетерпелив и непоседлив. Хотя оснований у Рудольфа так считать, было достаточно, особенно поначалу. Но за прошедший год Максим очень изменился, он считал, что нашел для себя дело и, может быть, это дело станет его жизнью. Поэтому и заговорил об этом сейчас, пытаясь узнать отношение Рудольфа к себе. И готов был выслушать самый нелестный отзыв, считая, что это только на пользу дела.

      – Да, я верю в твое искреннее намерение, да только намерениями, как ты знаешь, выложена дорога в ад… Ты, по молодости своей, все еще хочешь видеть результаты своих трудов, а это в нашей работе редко случается. В истории результаты даже значительных изменений становятся заметны поздно, по человеческим меркам, конечно. История оперирует десятилетиями и столетиями, в качестве единиц времени, к чему привыкнуть непросто…

      Максим промолчал, сознавая в душе, что он-то как раз к этому никак привыкнуть не сможет. Понимает, осознает, что все действительно происходит так, как говорит Рудольф, но привыкнуть не может. Может, это действительно, должно являться непременным условием для работников КОМКОНа на других планетах?

      Рудольф откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, негромко, произнес: – А мы всегда рвемся навстречу опасностям и ждем перемен тот же час. Но час для истории – только мгновение, и рушатся наши надежды как замки песочные, и следы замывает волна. Но останутся наши надежды – не круги на воде, а как памяти метки. Как слезы застынет смола на затесах…

      Максим, пораженный тем, что Сикорски заговорил стихами, даже дышать перестал. Ему он казался сухим педантом, расчетливым политиком и сильным разведчиком. Такие обычно стихов не любят, а тут… Тут же, будто и не к месту, он вспомнил, как относятся к Страннику в Институте и после глубокого вдоха решил, что вспомнил как раз к месту. Ведь Странник в душе романтик, только вида не показывает. Насколько сложен в душе любой человек, а уж такой, как Сикорски… И почему бы ему не любить стихи? Максим пока еще очень мало о нем знает.

      Рудольф открыл глаза и продолжил уже другим тоном. Лирика кончилась, начались будни, подумал Максим, но опять ошибся в своих предположениях. Это было продолжением начатой темы.

      – С моей подачи КОМКОН готовил операцию по очистке биосферы Саракша. Казалось бы, чего проще: привози двадцать тысяч киберуборщиков, запускай их и через пять лет континент будет чист. Но историки нас остановили. Я просил прислать сюда пять тысяч врачей, на четыре миллиона больных этого бы хватило. Но историки снова сказали: «Стоп!». Теперь ожидается удвоение количества больных, а последствия ядерной войны только начинают проявляться. – Сикорски резко хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, обрывая себя, затем, подавшись вперед, уставился на Максима своими зелеными глазищами.

      – Вот ты, Максим, землянин проживший на Саракше больше