Собиратель книг, женщины и Белый Конь. Библиотека журнала «Вторник». Олег Лебедев

страстью Аарона Михайловича.

      Сейчас он переживает серьезный роман с дверями от старых холодильников. Из-за этого полгода тому назад ему (а живет мой бывший учитель один) стало тесно в двухкомнатной квартире. Большая часть коллекции – примерно полторы сотни дверей – переехала на дачу, в специально построенный для нее новый сарай с большим окнами и частично стеклянной крышей (чтобы любоваться собранием не только и не столько при искусственном свете). А несколько десятков дверей – самых важных и ценных по мнению Аарона Михайловича – по-прежнему хранит его небольшая квартира на улице Кибальчича. Свободны от них (а также от других, прежних коллекций – мой бывший учитель практически ничего не выкидывает) только половина кухни, в которой мы обычно чаевничаем, гостиная, и коридор.

      Я решил рассказать Спасскому о случившемся, потому что он не только феномен эрудиции. Мистика – одна из излюбленных его тем. Мистика с древних времен. Времен таинственного Египта, непознанной, мрачной Ассирии, величественной Древней Греции…

      Я шел к своему бывшему учителю с надеждой. Перекрестился на кресты церкви «На Горке». Сегодня они показались мне какими-то особенно яркими. Это усилило мой оптимизм. Я увидел хорошее предзнаменование даже в том, что Аарон Михайлович, очень быстро – почти сразу после моего звонка – открыл дверь.

      Лысый, как биллиардный шар, и очень высокий. Сутулый. Удлиненное лицо. Высокий, в морщинах лоб. Проницательный и в тоже время немного мечтательный взгляд (редкое, можно сказать, парадоксальное сочетание). Большие, старомодно завитые вверх усы. Именно так выглядит мой бывший учитель истории.

      Спасский, как заведено у него, был одет в потертый пиджак, брюки (не признает, как он выражается, «затрапезный вид» дома).

      Как же я был рад видеть этого человека! Очень надеялся на него. Попытался сразу рассказать ему о том, что со мной произошло. Не вышло. Аарон Михайлович ввел нашу встречу в давно установленный им порядок:

      – Не будем торопиться, Сережа, дела пусть чуточку подождут. Сначала по нашему русскому обычаю, как говорится, хлеб да соль. Садитесь, пожалуйста, попьем чаю, – предложил он.

      И мы, как всегда, пили чай. Черный чай и бутерброды из также черного хлеба с маслом. Белый хлеб Спасский категорически не признает. Он – русофил до мозга костей, считает его немецким изобретением. Посему у себя в доме не держит. Во время чая я рассказывал о своих книжных находках. Из них мой бывший учитель тут же выделил старообрядческие календари, попросив как-нибудь дать их ему почитать.

      В свою очередь, Спасский рассказал мне о некоторых своих делах.

      Он рассказал о том, что дописывает статью, в которой увязывает большее (по его собственным данным), чем в среднем по Москве, число самоубийств в его районе с влиянием Останкинской башни.

      – Влияние это пагубно, Сережа, по-настоящему пагубно! – в каждом слове Аарона Михайловича звучала уверенность ученого человека,