Третий чемпионат фабулы по прозе. Александр Паршин

удастся спросить?» – промелькнула в моей голове мысль.

      Я указал на свои глаза, а потом – на его, не надеясь, что мой вопрос в форме жеста будет понят. Но, к моему удивлению, пленник вдруг улыбнулся и приложил руку к груди – туда, где сердце. И тогда я понял…

      Не о своей жизни грустил он, понимая накануне, что я вот-вот спущу курок.

      Бирманец улыбнулся и указал пальцем на яркую луну в небе над нами, а затем – на свои глаза.

      «Её взгляд прекрасен, как свет луны», – промелькнуло в моей голове…

      Пленник аккуратно коснулся зелёной травы, а потом провёл рукой по своему предплечью.

      «Её кожа нежна, как молодая трава», – подумал я…

      Бирманец закрыл глаза, опустил голову и крепко прижал к груди смуглую ладонь.

      «И моё сердце навсегда принадлежит только ей одной». Я понял это так ясно, как будто он сам сказал это…

      Бирманец снова смотрел на меня, и теперь в его взгляде не было страха. Я раскинул руки, а потом указал в сторону, откуда он пришёл накануне со своими товарищами.

      Пленник снова приложил правую кисть к груди, а потом указал туда же.

      «Она там, откуда я пришёл. Она ждёт меня».

      Он улыбнулся, а потом, похлопав по груди себя, указал пальцем на моё сердце. Задав этот немой вопрос, он наклонил голову, ожидая ответа. Я приложил руку к сердцу, а потом указал в сторону океана… Туда, где где-то очень далеко меня ждёшь ты, моя милая Мэри… Бирманец улыбнулся очень радостно, закивал. Невероятно, но он понял… Он понял всё.

      Вспомнив о приказе, я уже понимал, что не смогу убить этого человека. Человека, который любит.

      Я знал, что никому не будет дела до этого бирманца, что никто не проверит, убил ли я его или нет.

      Я отпустил его.

      Странное чувство, Мэри. Вынужденные общаться лишь жестами, мы и не чувствовали необходимости что-то говорить друг другу на словах. Он оставил кого-то там, на севере, и тот страх в его глазах, когда я чуть не выстрелил, был страхом больше никогда не встретиться с той, кто ему дорог. Это так знакомо мне, моя милая леди…»

      Бирма

      Солнце медленно двигалось к закату, освещая небольшую рыбацкую деревушку в пятидесяти шагах от берега Иравади. У одной из простых хижин на плетёной циновке сидел мальчик лет десяти. Коротко стриженые волосы выдавали в нём начинающего послушника буддийского монастыря. Мальчик был поглощён делом. В руке он держал небольшой нож и продолговатую деревянную заготовку. Куску дерева, по замыслу молодого мастера, предстояло стать дудочкой. Бо Сан – так звали мальчика – загорелся желанием приобрести чудесный музыкальный инструмент, когда увидел такую дудочку у монаха по имени Чан До. Звуки, издаваемые простой полой палочкой с несколькими отверстиями, когда на ней играл Чан До, были настолько прекрасны, что даже птицы отвечали на них своими трелями.

      Поражённый Бо Сан спросил у монаха:

      – Скажи, где можно