Мувитурия… он был и точка. Таня Дикая

стол, лоб лежал на его на тыльной стороне руки. Был чисто и опрятно одет. Спал, казалось, как младенец. Легкая улыбка периодически была на его лице, он то вздрагивал немного, то снова улыбался. Время довольно позднее уже было. Тут его будто что-то толкнуло, он резко поднял голову. Осмотрелся, пытаясь сообразить, где он находится. Сообразив, встал из-за стола, подошёл к официантке, пробормотал, – должен ли он что ни будь? Она ему в ответ, отрицательно помотала головой. Он ей гордо кивнув, покинув кабак.

      В эту ночь, на улице было довольно прохладно чем обычно. Он поднял воротник на своем пальто, вжал шею поглубже, поправил шляпу, и старательно пытался идти ровно, но его все равно периодически покачивало из стороны в сторону.

      – Это же Вы Михаил? – я смущено произнесла.

      – Да… иногда меня заносило. Начиналось все безвинно, а заканчивалось черти чем! Как сейчас. Очнулся, даже не сразу понял, где я. И даже не где я, а кто я! Этот вопрос меня тревожит давно. Кто же я!? Я сам не знаю, врач ли я. Хочу им быть? Пытался привить большую любовь к этому, но она только уменьшалась. Я лгал, сам себе. Или я сам себя оправдываю. Теряюсь во времени… Я писатель, поэт, драматург? Тьфу… какой я писатель! Записываю свои происшествия, и возомнил себя литератором. Нет-нет. Ах, я очень расточителен. Могу потрать последнее, если мне захотелось, тут и сейчас. Плохая привычка. Надо бы избавиться от нее. Столько мыслей одновременно в моей голове. Можно сойти с ума.

      Тут его взор упал на трамвайную остановку. Там спал, закутавшись сам в себя человек. «Пора заканчивать с выпивкой, иначе кончится все намного хуже, даже чем у этого человека. Очнусь и позабуду кто я насовсем. Нет этого я себе не желаю».

      Он достал папиросу, прикурил ее смакуя. Еще раз поправил воротник своего пальто, вжал шею поглубже, и уже быстрым шагом направился в сторону своего дома.

      Михаил Афанасьевич кивком головы, позволил мне глотнуть воды. Поняв, что мы снова оказались за столом, я отпила немного. Он улыбнулся, мол, – пей не жди.

      – Но как мне это сделать? Если мы перемещаемся? Я уже путаюсь где реальность, а где нет!

      Проигнорировав меня, он продолжил рассказ:

      – Это были 1920 годы. Все началось тогда… я не хочу вспоминать тяжелые годы. Я неделями голодал, не хуже Кнута Гамсуна. Не пользовался врачебным положением. Со мной рядом была моя первая жена. Я ей благодарен. Она через многое со мной прошла. Когда я заразился дифтерией, и заглушив боль привык к морфию. Она была рядом. Помогала мне. Она золотая женщина была. Сколько слез проливала. Но каждый раз вытирая их, будто принимала решение. Что ничего, это уже прошло, будет дальше лучше. И с этим чувством оставалась со мной. А я далеко не подарок в красивой обертке. Да только обертка у меня к тому моменту и осталась… тяжёлые времена были. И на ее цепочку жили. Отрубали кусочек, продавали и жили.

      Я был военным врачом, в годы войны. Далее гражданский переворот. И именно это оттолкнуло окончательно от революции. Кому она нужна? Россия погибла. Рухнуло и без того качающееся как на ветру имперское государство. Рухнуло в ту пропасть, с которой выбраться было уж не реально. А я… как политически неверный. Кусаюсь в своем писании. Кусаю всех. Я был против.

      В дальнейшем, они меня перестали печатать, ставить мои пьесы. Издательства даже не хотели разговаривать со мной. Боялись. Боялись все. Гонораров нет. Я как чума для них. Революция. О… как я… был против.

      Писал обращение к генеральному секретарю партии, председателю, начальнику главискусства. Писал о том, что уже десять лет как занимаюсь литературной работой в СССР, и меня запрещают. И пьесы, и фельетоны… – он вздохнул, помолчал, – тяжело было видеть, как отменяются спектакли.

      Они запретили мне выехать из страны. Сковали в прямом смысле, не давав дышать. Уехав, я еще пожил бы…

      Взяв стакан, и отпив немного воды, посмотрев задумчиво на грани в стакане, ухмыльнулся. Поставил его обратно.

      – Излечил от морфия меня, отец жены. Я тогда писал. Писал и под морфием, и в трезвом состоянии. Понимал, перечитывая то, что писал. Пишут будто два разных человека. Я истинный, и я врач. Во мне уже тогда были две личности. Во мне было несколько меня… зависимость прошла, но…

      Когда начинались все эти события, все шло под откос. Я был уверен в том, что все будет иначе. Но вышло… не совсем так как хотелось. Но обо всем буду по порядку. – Он взглянул на меня. – Старое деревянное здание. Там кабак. Пошел туда, зачем? Подумать… Не знаю… Народу было много в тот вечер. Но в дальнем углу, был свободный стол. Я прошел к нему. Там было всего два стула. Один я развернул спинкой к столу, чтобы никто не подсаживался. Не хотел ни с кем разговаривать. Я был в своих мыслях. Глубоких мыслях. Была у меня в голове одна идея. Нестандартная, снова выходящая за все рамки творческого писания тех лет. Я хотел написать роман. Который взбудоражит реальность. Жил в моих мыслях персонаж. Не давал он мне покоя, долгие годы. Только тогда он не звался ни как. Жил отдельной жизнью… в моем воображении. И из года в год, только и говорил, Исус существовал! Я сам лично видел его казнь! Он говорил это как в мое подтверждение. Я искал множество фактов про его существование, но кроме как в Евангеле, более про него