Дом душ. Артур Мэкен

друг о друга на ветру.

      И в лице миссис Никсон ничто не соответствовало воображаемому портрету у Дарнелла в голове. Осунувшееся, сморщенное, узкое; нос острый, а глаза с покрасневшими веками – странного водянисто-серого оттенка и к тому же они прятались от света так же, как от чужих вглядов. Когда она села рядом с Мэри в зеленое садовое кресло, Дарнелл на своем плетеном, вынесенном из гостиной, не мог не почувствовать, что эта темная и уклончивая фигура, что-то бормочущая в ответ на вежливые вопросы жены, почти невозможно далека от его представлений о богатой и могущественной тетушке, которая разбрасывается сотнями фунтов ради простого подарка на день рождения. Поначалу гостья почти не говорила; да, она довольно устала, потому что всю дорогу было душно, а она побоялась одеваться легко – ведь в это время года никто не знает, что будет вечером; после захода солнца свойственно появляться холодному туману, а ей не хотелось слечь с бронхитом.

      – Уж думала, никогда не доберусь, – продолжила она, повышая голос до странной сварливой пронзительности. – Я и не представляла, как это далеко; уже много лет не бывала в этой округе.

      Она утерла глаза, наверняка вспоминая свое прошлое в Тернем-Грине, когда только вышла за Никсона; и когда карманный платок сослужил свою службу, она вернула его в черную сумочку, которую скорее стискивала, чем несла. Дарнелл, наблюдая за ней, отметил, что сумочка так набита, что чуть не трещит по швам, и праздно задумался о ее содержимом: возможно, переписка, подумал он, дальнейшие доказательства вероломных и порочных дел дядюшки Роберта. Ему стало неловко при виде того, как она то и дело украдкой косилась в сторону от жены и от него, и наконец встал и прошел в другой конец сада, где закурил трубку и прогуливался по гравийной тропинке, все еще дивясь пропасти между настоящей и воображаемой женщиной.

      Наконец он услышал шипящий шепот и увидел, как миссис Никсон склонила голову к его жене. Мэри встала и подошла к нему.

      – Ты не против посидеть в гостиной, Эдвард? – тихо спросила она. – Тетя говорит, что не может обсуждать такой деликатный вопрос в твоем присутствии. Смею заметить, это вполне естественно.

      – Хорошо, но мне не хочется сидеть в гостиной. Кажется, мне пойдет на пользу прогулка. Не бойся, если запоздаю, – сказал он, – а если не вернусь раньше отъезда твоей тети, попрощайся с ней от меня.

      Он вышел на главную дорогу, где туда-сюда гудели трамваи. Он еще не стряхнул замешательство и озадаченность и попытался объяснить свое заметное облегчение, наставшее после удаления от миссис Никсон. Он убеждал себя, что ее страдания из-за возмутительного поведения дядюшки достойны всяческих жалости и уважения, но в то же время, к стыду своему, испытывал физическое отторжение, когда она сидела там, в саду, в своем неопрятном черном платье, промокая раскрасневшиеся глаза сырым платочком. В детстве Эдвард бывал в зоопарке и до сих пор помнил, как с ужасом отшатнулся при виде того, как рептилии