Тойота-Креста. Михаил Тарковский

быть, и скудней, и голодней, но как-то святей, крепче… и вы так далеко от всего этого, не по расстоянию, конечно, а по духу, что если вдруг какой-нибудь остров сорвёт с якоря штормом и поднесёт к устью Невы, то там его не узнают.

      – Вот о чём фильм надо снимать.

      – И как он будет называться?

      – «Тойота-креста»… – Маша задумалась, – ну, «Тойота-креста»… и… и?

      – И другие…

      – А другие – это кто?

      – Ну там, «короны», «чайзеры»…

      – «Ниссан-дурачок-абсолют»… Другие – это мы. Мы же теперь другие?

      – Совсем…

      – Про что он?

      – Про человека, который живёт на Енисее и гоняет в Красноярск машины из Владивостока…

      – И знакомится с московской девушкой. И рассказывает ей про остров… как…

      – Танфильева… А для неё это так далеко, что она не хочет ничего знать и уезжает. И он едет к ней в Москву… чтобы привезти ей немножко…

      – Обратной правды…

      – А она работает на телевидении. И очень любит ездить по магазинам на сытой немецкой машинке и собачиться с продавщицами…

      – А-а-х! Как тебе не стыдно!

      – И каждые выходные ходит в клуб. Там прозрачный зелёный пол и такая монотонная музыка, что кажется, ворочается ротор. И белые рубашки горят с лазерной яркостью в синем луче, и лица кажутся химическими и ненатуральными… А он едет и едет… и тюменские ребята, которым он не хочет платить, разбивают монтировкой фары, и на стоянке в Челябинске «камаз» сминает багажник, и оттуда вытекает охотский туман… и когда он приезжает в Москву, от машины ничего не остаётся, как у того старика от его рыбины. И сам он так меняется за дорогу, что…

      – Что девушка становится ему не нужна… хм… Но ты всё равно приедешь за мной в Москву на белой «кресте»?

      – Всё равно. А ты правда вернёшься?

      – Правда. Если ты меня подождёшь… И не уедешь в Немуро… Ведь ты не хочешь, чтобы они умерли?

      12

      Маша улетела. Была работа, и он выезжал сквозь облака на умытую дождём дорогу по сопкам. И туман сначала казался далёким, а после заезда на серпантин наступил огромными живыми клочьями, наваливался медленными пластами и поглощал стеной, крупно клубясь и сеясь почти каплями. А когда отходил, в его молоке проступали свечи огромных пихт, и было вид но, как медленно повторяет поворот лесовоз с тремя необхватными мокрыми кедринами.

      И особенно острым после дождя был запах свежей лиственничной хвои, и возле мангала с шашлыками – дорожный, дымный. В сухую погоду трасса блестела миражными лужами, и глядели сквозь дымку горы, то отступая, то подползая под дорогу, вздымая её где отвесной тайгой, где замшевыми курганами с чёрной щепой могильников.

      А сколько раз эта же трасса угнетала, давила – холодная, жестокая и сумрачная. Сырой снежной осенью или в чёрно-белую оттепель слякотно шуршала под колёсами, неслась мангалами с сизым дымом, разбитыми машинами, вагончиками шиномонтажа и «камазами» с разобранными мостами, с водилами у горящих скатов. И когда ночевал в мотеле под Новосибирском, не стихала и жила своей бездушной